ВВЕДЕНИЕ

 

Экзистенциализм стал фактом во Франции еще в 10—20-е годы, когда создавались философские труды («Метафизический дневник») и пьесы Габриеля Марселя (1889—1973). Официальное появление экзис­тенциализма во французских философских институтах приурочивается к середине 30-х годов. Однако до войны экзистенциализм не привлекал особенного внимания французов. Отчасти потому, что экзистенциализм Марселя был католическим, христианским, а сам философ не скрывал своих аристократических и монархических симпатий, что никак не мог­ло найти отзвука у французской интеллигенции периода Народного фронта. Экзистенциализм во Франции прокладывал себе дорогу в боль­шей степени через художественное творчество писателей — Жида, Мальро. Там он созревал не в виде философской системы, а в привыч­ных для французской традиции категориях этических и эстетических. «Если хочешь быть философом, пиши романы», — советовал Камю.

Экзистенциалистские идеи во Франции популяризировались рома­нами и пьесами первоклассных писателей — Сартра, Камю. Популяри­зировались они и той социальной ситуацией, которая сложилась в стра­не, поверженной, оккупированной после совершенно «странной» войны и молниеносного разгрома, что само по себе как будто подтверждало мысль об абсурдности мира и неодолимости зла.

Вскоре Сартр и Камю заявили о том, что человек включен в исторический процесс, что он «ангажирован», ответствен не только пе­ред собой, но и перед другими людьми. Такие выводы не развивали экзистенциалистскую философию, они подрывали самые ее основы. Ес­тественно, что и философское, и литературное творчество «ангажиро­ванных» экзистенциалистов эклектично, оно пытается перебросить мост и к марксизму, и к реализму. Но именно такой вариант экзистенциализ­ма, заявивший об исторической обусловленности и ответственности че­ловека, пришелся ко времени, превратился в символ эпохи «ангажиро­ванной» идеологии.

 

«ЧЕЛОВЕК БУНТУЮЩИЙ» В ФИЛОСОФИИ А. КАМЮ

Эволюция  философских   воззрений  Камю  непосредственно  связана  с  историческими  обстоятельствами.  Сам  Камю  говорил  как  бы  о  двух  циклах  своих  произведений.  Теме  абсурда  посвящены  работы  30-х  годов - философское  эссе  «Миф  о  Сизифе»,  повесть  «Посторонний»  и  пьеса  «Калигула».  Тема  бунта - «Бунтующий  человек»,  роман  «Чума»  и  пьеса  «Праведники».  Как  говорил  Камю  в  интервью,  данном  в  Стокгольме  перед  вручением  Нобелевской  премии,  в  первом  цикле  представлено  отрицание,  второй  решает  положительные  задачи;  оба  были  задуманы  одновременно  и  реализованы  последовательно.

Камю - мыслитель  20-го  века,  он  получил  проблемы  абсурда  и  бунта  не  только  от  долгой  традиции  философской  и  религиозной  мысли, - крушение  моральных  норм  и  ценностей  в  сознании  миллионов  европейцев,  нигилизм  представляют  собой  факты  современности.  Конечно,  и  другие  культуры  знавали  нигилизм  как  следствие  кризиса  религиозной  традиции,  но  столь  острого  конфликта,  такого  разрушения  всех  устоев  история  не  знала.  Нигилизм  представляет  собой  выведение  всех  следствий  из  «смерти  Бога».  Прометеевский  бунт,  героическое  «самопреодоление»,  аристократизм  «избранных» - эти темы  Ницше  были  подхвачены  философами-экзистенциалистами.  Они  являются  определяющими  в  «Мифе  о  Сизифе»  Камю,  работе  с  характерным  подзаголовком - «Эссе  об  абсурде».

Подобно  всем  философам-экзистенциалистам,  Камю  полагает,  что  важнейшие  истины  относительно  самого  себя  и  мира  человек  открывает  не  путем  научного  познания    или  философских  спекуляций,  но  посредством чувства,  как  бы  высвечивающего  его  существование,  «бытие-в-мире».  Камю  ссылается  на  «тревогу»  Хайдеггера  и  «тошноту»  Сартра,  он  пишет  о  скуке,  неожиданно  овладевающей  человеком.  О  том,  что  spleen  или  «русская  хандра»,  может  понемногу  овладеть  кем-нибудь,  известно  всем  и без  философии.  Кьеркегор  был  первым  философом,  который  придал  таким  чувствам,  как  «меланхолия»,  страх,  онтологический  характер.  Настроения  и  чувства  не  субъективны,  они  приходят  и  уходят  не  по  нашей  воле,  раскрывают  фундаментальные  черты  нашего  существования.  У  Камю  таким  чувством,  характеризующим  бытие  человека,  оказывается  чувство  абсурдности - оно  неожиданно рождается  из  скуки,  перечеркивает  значимость  всех  остальных  переживаний.  Индивид  выпадает  из  рутины  повседневной  жизни  («подъем,  завтрак,  четыре  часа  на  фабрике  или  в  конторе...»  и  т.д.),  он  сталкивается  с  вопросом:  «А  стоит  ли  жизнь  того,  чтобы  быть  прожитой?»  Камю  вспоминает  о  логическом  «самоубийстве»  и  Кириллове  Достоевского,  но  ближе  ему  постановка  этого  вопроса  в  «Или - Или»  Кьеркегора:  «Самоубийство - отрицательная  форма  бесконечной  свободы.  Счастлив  тот,  ко  найдет  положительную».  «Миф  о  Сизифе»  Камю  представляет  собой  поиск  такой  «положительной  формы»  бытия  в  мире,  в  которой  религиозная  надежда  умерла.  Вопрос  Камю  таков:  как  жить  без  высшего  смысла  и  благодати?

Сам  по  себе  мир  не  абсурден,  он  просто  неразумен,  так  как  полностью  является  внечеловеческой  реальностью,  не  имеющей  ничего  общего  с  нашими  желаниями  и  нашим  разумом.  Это  не  значит,  что  мир  непознаваем,  иррационален,  как  «воля»   у  Шопенгауэра  или  «жизненный  порыв»  Бергсона.  Для  Камю  такие  представления  являются  также  антропоморфными,  дающими  нам  иллюзорное  представление  о  постижимости  первоосновы  мира - пусть  и  с  помощью  какой-то  иррациональной   интуиции.  Камю  достаточно высоко  ставит  эмпирическое  познание,  методы  науки.  Мир  вполне  познаваем,  от  одной  научной  теории  мы  переходим  к  другой,  более  совершенной.  В  мире  нет  окончательного,  последнего  смысла,  мир  не  прозрачен  для  нашего  разума,  он  не  дает  ответа  на  самые  настоятельные  наши  вопросы.  Количество  измерений  пространства  и  времени,  структуры  атома  и  галактики - эти  вопросы  при  всей  своей  значимости  для  науки  не  имеют  никакого  человеческого  смысла.  Мы  заброшены  в  этот  космос,  в  эту  историю,  и  на  вопрос  о  цели  существования,  о  смысле  всего  сущего  наука  не  дает  никакого  ответа.  Не  дала  его  и  вся  история  философской  мысли - предлагаемые  ею  ответы  являются  не  рациональными  доказательствами,  но  актами  веры.

Камю  исследует  в  «Мифе  о  Сизифе»  два  неправомерных  вывода  из  констатации  абсурда.  Первый  из  них - самоубийство,  второй - «философское  самоубийство».  Если  для  абсурда  необходимы  человек  и  мир,  то  исчезновение  одного  из  этих  полюсов  означает  и  прекращение  абсурда.  Абсурд  есть  первая  очевидность  для  ясно  мыслящего  ума.  Самоубийство  представляет  собой  затмение  ясности,  примирение  с  абсурдом,  его  ликвидацию.  Такое  же  бегство  от  абсурда  представляет  собой  «философское  самоубийство» - «скачок»  через  «стены  абсурда».  В  первом  случае  истреблен  тот,  кто  вопрошает,  во  втором - на  место  ясности  приходят  иллюзии,  желаемое  принимается  за  действительной,  миру  приписываются  человеческие черты - разум,  любовь, милосердие  и  т.п.  Очевидная  бессмыслица  трансформируется  в  замаскированную,  человек  примиряется  со  своим  уделом.

Религиозную  веру  Камю  считает  замутнением  ясности  видения  и  неоправданным  «скачком»,  примиряющим  человека  с бессмыслицей  существования.  Христианство  примиряет  со  страданиями  и  смертью  («смерть,  где  жало  твое»),  но  все  доказательства  существования  трансцендентного  порядка  сомнительны.  Унаследовав  от  картезианства  идеал  ясности  и  отчетливости  мышления,  Камю  отвергает  онтологический  аргумент - из  наличии  у  нас  идеи  Бога  нам  не  вывести  его  существования.  «У  абсурда  куда  больше  общего  со  здравым  смыслом, - писал  Камю  в  1943 г. - абсурд связан  с  ностальгией,  тоской  по  потерянному  раю.  Без  нее  нет  и  абсурда.  Из  наличия  этой  ностальгии  нам  не  вывести  самого  потерянного  рая».  Требования  ясности  видения  означает  честность  пред  самим  собой,  отсутствие  всяких  уловок,  отказ  от  примирения,  верность  непосредственному,  опыту,  в  который  нельзя  ничего  приносить  сверх  данного.

В  этом  своеобразие  позиции  Камю:  он  проповедует  ясность  разумного  решения,  завещанную  всей  европейской  традицией  «метафизики  света»,  начиная  с  Паскаля  и  вплоть  до  Гуссерля,  где  разум  уподобляется  видению,  истина - свету,  ложь - тьме,  божество - источнику  света  или  самому  свету.  Эта  метафизика  приобретала  характер  то  рационалистической  системы,  то  мистической  доктрины,  но  она  всегда  признавала  связь  человеческого  разума  и  разумного  (или  сверх  разумного)  космического  света.  У  Камю  ясностью  видения  наделено  только  конечное  существо,  заброшенное  в  чуждый  ему  мир.  Уже  потому,  что  ставил  выше  всего  этот  свет  разума,  поиск  смысла,  а  не  темные  стороны  человеческой  натуры,  он  и  в  «Мифе  о  сизифе»  далек  от  крайних  форм  европейского  нигилизма.

Но  из  абсурда  следует  и  отрицание  универсальных  этических  норм.  Без  ницшеанского  энтузиазма  Камю  принимает  вывод  из  абсурда - «все  дозволенно».  Единственной  ценностью  становится  ясность  видения  и  полнота  переживания.  Абсурд  не  надо  уничтожать  самоубийством  или  «скачком»  веры,  его  нужно  максимально  полно  изжить.  На  человеке  нет  греха,  становление  «невинно»,  и  единственной  шкалой  для  оценки  существования  является  подлинность,  аутентичность  выбора.

Если  Ницше  предложил  утратившему  христианскую  веру  человечеству  миф  о  «вечном  возвращении»,  то  Камю  предлагает  миф  об  утверждении  самого  себя - с  максимальной  ясностью  ума,  с  пониманием  выпавшего  удела,  человек  должен  нести  бремя  жизни,  не  смиряясь  с  ним - самоотдача  и  полнота  существования  важнее  всех  вершин,  абсурдный  человек  избирает  бунт  против  всех  богов.

У порога последнего десятилетия творчества писателя, многое в. нем поясняя, стоит книга «Бунтующий человек» (1951). Камю и здесь устанавливает связь между философией «абсурдного мира», между ниц­шеанством и фашизмом: «абсурд—тупик». Однако он объявляет себя «адвокатом Ницше», он намерен защищать его от «извращений». «Что такое бунтарь? Человек, который говорит «нет», — писал Камю. Аб­солютное отрицание Камю находит у де Сада, Ивана Карамазова, Ницше, у сюрреалистов. Такое абсолютное отрицание ведет к вседозволенности, к преступлению, к убийствам — Камю не может его принять, не может принять посягательства на жизнь другого человека. Но еще бо­лее неприемлем для него «исторический бунт», т. е. социальная рево­люция. Политическая позиция Камю оказывается двусмысленной.

Двусмысленной была и его эстетика. Художник не может обойтись без реальности, утверждал Камю. Он резко осуждал «чистое искусство» и писал об ответственности художника: «время безответственных ху­дожников прошло». Но его понимание содержательности в 50-е годы по-прежнему питалось надеждой превзойти абсурд, его называя, его изображая, питалось метафизической концепцией свободы и бунта. Будем реалистами! — воззвал Камю, но тут же заявил, что реализм просто-напросто невозможен и что реальность тяжелым грузом лежит на художнике, который избрал бунт против реального мира.

«Бунтующий  человек» - это  история  идеи  бунта - метафизического  и  политического - против  несправедливости  человеческого  удела.  Если  первым  вопросом  «Мифа  о  Сизифе»  был  вопрос  о  допустимости  самоубийства,  то  эта  работа  начинается  с  вопроса  справедливости  убийства.  Люди  во  все  времена  убивали  друг  друга, - это  истина  факта.  Тот,  кто  убивает  в  порыве  страсти,  предстает  пред  судом,  иногда  отправляется  на  гильотину. Но  сегодня  подлинную  угрозу  представляют  не  эти  преступные  одиночки,  а  государственные  чиновники,  хладнокровно  отправляющие  на  смерть  миллионы  людей,  оправдывающие  массовые  убийства  интересами  нации,  государственной  безопасности,  прогресса  человечества,  логикой  истории.

«Что же представляет собой бунтующий человек? Это человек, говорящий «нет». Но, отрицая, он не отрекается: это человек, уже первым своим действием говорящий «да». Раб, всю жизнь повиновавшийся господским распоряжениям, неожиданно считает последнее из них неприемлемым. Какого же содержание его «нет»?»[1]. Бунтарь встает с колен, говорит «нет» угнетателю, проводит границу, с которой должен считаться тот, кто полагал себя господином. Это протест человека против его унижения, превращения его в вещь. «…бунтовщиком становится отнюдь не только сам угнетенный. Бунт может поднять и тот, кто потрясен зрелищем унижения, жертвой которого стал другой. В таком случае, происходит отождествление с этим угнетенным»[2].

Порыв к бунту рождается в решительном протесте против разного рода, скорее всего, любого вмешательства, которые бунтующий человек воспринимает как нетерпимое и в то же время убежденности бунтаря в своей доброй воле, в том, что он вправе делать то-то и то-то. Бунт не происходит, если у бунтаря нет убеждения в том, что он прав. «Вот почему, - пишет Камю, - взбунтовавшийся раб говорит разом и «да» и «нет».

Метафизический бунт – это восстание человека против своего удела и против его мироздания. «…метафизический бунтарь заявляет, что он обделен и обманут самим мирозданием»[3]. Объявляя протест против незавершенности человеческих устремлений, обусловленной смертью, и против разрозненности людей, объясняющейся злом, метафизический бунт является «мотивированным требованием блаженного единства, антипода страданий жизни и страха смерти»[4]. Если всеобщий смертный приговор определяет человеческую жизнь, то в некотором смысле, бунт возникает одновременно с ней.

Бунт это не индивидуалистический мятеж, с требованием человеческой солидарности, общего для всех людей смысла существования.

Жизнь является уникальным источником смысла для каждого человека. Бунт придает цену индивидуальной жизни – это «борьба интеллекта с превосходящей его реальностью», «зрелище человеческой гордыни», отказ от примирения»[5].

«Бунтарь, разумеется, требует известной свободы для себя самого, но он никогда не посягает на жизнь и свободу другого. Он никого не унижает»[6]. Здесь видно еще одну позицию Камю: он не принимает ни унижения, ни убийства и даже оправданности этих действий.

«Для того, чтобы жить, человек должен бунтовать, но его бунт обязан уважать границы, открытые бунтарем в самом себе, границы, за которыми люди, объединившись, начинают свое подлинное бытие»[7]. Но история, это сплошные «переходы этих границ» и последствия их очень печальны. «Бунт против удела человеческого сочетается с безоглядным штурмом неба, цель которого пленить царя небесного и сначала провозгласить его низложенным, а затем приговорить к смертной казни. Человеческий бунт переходит к действию; денди превращается в революционера»[8].

Отказ от рабского удела одновременно утверждает свободу, равенство и человеческое достоинство каждого. Однако мятежный раб может сам перейти этот предел,  он желает сделаться господином, и бунт превращается в кровавую диктатуру. Алчность, желание иметь власть, материальные ценности берут верх над духовными ценностями, из-за которых он и начинает бунт.

Реальная человеческая жизнь основывается на производственных отношениях, историческое становится революционно хотя бы потому, что существует экономика. На каждом уровне развития производства она вызывает к жизни противоречия, которые во имя достижения более высокого уровня развития, разрушают, тормозящее это развитие, соответствующее ей общество. За примером не надо заглядывать в глубь истории. Он имел место быть «совсем» недавно. «Притязания вселенского града сохраняются в этой революции (октябрьская революция 1917. Россия) только, за счет отрицания двух третей человечества и наследия веко, за счет того, что природа и красота отрицаются во имя истории, а человек лишается силы своих страстей, сомнений, радостей, творческого воображения – словом, всего, что составляло его величие»[9].  Сама идея революции – идея полного отрицания (нигилизма), т.е. уничтожения, а затем строительство нового общества, основанное на мифах о «царстве человека», всеобщее рабство выступает под знаменем свободы. Здесь возникает еще одна проблема, затрагивающая Камю – всеобщее отрицание. И вот его мнение: «Всеобщее отрицание равносильно рабству и что истинная свобода – это внутреннее подчинение истине, которая противостоит истории со всеми её триумфами». Сегодня политический бунт соединяется с метафизическим, освободившим современного человека от всех ценностей, а потому он и выливается в тиранию. Сам по себе метафизический бунт также имеет оправдание, пока восстание против небесного всевластного Демиурга означает отказ от примирения со своим уделом, утверждения достоинства земного существования. Он превращается в отрицание всех ценностей и выливается в зверское своеволие, когда бунтарь сам делается «человекобогом», унаследовавшим у свернутого им божества то, что так ненавидел – абсолютизм, претензии на последнюю  и окончательную истину («истина одна, заблуждений много»), провенденциализм, всезнание. Примером служат две идеологии ХХ века: одна основывалась на порабощении всего мира единственной, арийской расой, другая – на диктатуре пролетариата. Целью их было построение более «лучшего» общества, но обе окончились крахом. Фашизм предполагал восхваление палача палачом. Коммунизм более драматичен: его суть – это восхваление палача жертвами. «…Политический цинизм оба они чертами из одного источника – морального нигилизма»[10]. И еще одно изречение Камю: «Если человек хочет стать Богом, он должен присвоить себе право на жизнь и смерть других. Но, сделавшись поставщиком трупов, он сам превращается не в Бога, а в недочеловека, в гнусного прислужника смерти»[11].

Камю так определяет границы бунта: «Абсолютная революция предполагает абсолютную податливость человеческой природы, возможность низведения человека до уровня простой исторической силы.

Утверждения предела, утверждения достоинства и красоты, присущие всем людям, влечет за собой необходимость распространить эту ценность на все и вся и продолжать путь к единству, не отрекаясь от первооснов. Бунт притязает на единство, историческая революция не тотальность. Бунт исходит из отрицания, опирающегося на утверждения; революция исходит из абсолютного отрицания и обрекает себя на всевозможные виды рабства ради утверждения, достижимого лишь в конце времен. Бунт созидателен, революция нигилистична»[12]. Здесь Камю разъясняет отличие бунта от революции.

Камю видит так бунт в искусстве: «… искусство спорит с действительностью, но не отражает её. То есть, каждый художник видит красоту в действительности, не отрицая её полностью, а восхищаясь отдельными её сторонами. Каждый стремится превратить собственную жизнь в произведение искусства»[13]. И «каждый бунтарь стремится с помощью стиля навязать миру свой закон, хотя удается это лишь немногим гениям»[14].  Бунт, вообще, не отделим от жизни человека. Он существует во всех сферах деятельности людей, разве что кроме религии. Бунт рожден индивидуальностью, которой обладает каждый человек.

«Формула «мы существуем» парадоксальным образом соотносится с новым индивидуализмом. Я нуждаюсь в других, а они во мне и в каждом человеке. Любое совместное действие, любое общество предполагают дисциплину, и человек, противящийся этому закону, оказывается чужаком, изнемогающим под гнетом враждебного ему коллектива. Но, отрицая формулу «мы существуем», общество и дисциплина теряют свое значение. В каком-то смысле, я являются единоличным носителем общечеловеческого достоинства, не позволяя унизить его ни в самом себе, ни в других. Такой индивидуализм – не прихоть, а вечная битва, а иногда и несравненная радость, вершина гордого сострадания»[15]. Бунт вытекает из индивидуализма, но цели бунта объединение, то есть «единение» людей.

Но реалии нашей истории такие, что «…бунтари, ополчившиеся против смерти во имя неистребимости рода человеческого, с ужасом осознали, что и они в свой черед вынуждены убивать, что отступление для них равносильно собственной смерти, а наступление – убийству других. Бунт, отвергший свои истоки и подвергшийся циничной перелицовке, всегда колеблется между самопожертвованием и убийством»[16]. На нашей исторической стадии, не имея возможности отстаивать высшие цели, выходящие за пределы зла, бунтовщик оказывается перед единственной дилеммой: молчание или убийство. В обоих случаях это равносильно сдаче позиций.

«Выявляя общую всем людям природу, бунт обнаруживает также меру и предел, лежащие в основании. Любая современная мысль, как нигилистическая, так и позитивная, подчас сама того не осознавая, порождает эту меру вещей, подтверждаемую самой наукой»[17]. Квантовая теория, теория относительности и неопределенности, реальность которых поддается определению на уровне средних величин, понятных нам, людям. Идеологи и правители нашего времени родились во времена абсолютных величин. Наше сегодняшние реальные понятия и определения позволяют нам мыслить лишь в категориях относительных величин. «Разум, - говорит Лазар Бикель, - это способность не доводить до конца то, что мы думаем, чтобы у нас осталась вера в реальность». Неокончательная мысль является единственной производительницей реального.

Современная наука предает свои истоки и отрицает собственные достижения, соглашаясь идти на службу к государственному терроризму и духу силы. Наказанием за это служит её упадок и неспособность производить в абстрактном мире ничего, кроме средств разрушения и порабощения. Но когда будет достигнут предел, наука, может быть, еще послужит целям индивидуального бунта. Эта необходимость послужит её поворотной точкой.

И в конце определяя позицию автора, позицию о смысле бытия, приведу такие его строки: «…вместо того, чтобы убивать и умирать во имя созидания бытия, каковыми мы не являемся, мы должны жить и животворить ради создания того, чем мы являемся»[18].

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Индивидуальность рождает бунт, он требует единения. И главная проблема состоит в том, чтобы объединить и то и другое.

Человек с рождения растет не только физиологически, но и духовно. По мере его роста у него изменяется миропонимание. В детском возрасте одно, по истечении времени меняется на другое потому, что приобретаются научные знания, меняется мировоззрение. Начинается борьба между старым и новым мировоззрением. Этот момент является благоприятной почвой для бунта в самом себе. Не стоит разрушать все старое и заново все строить, так как это долгий путь развития не только личности, но и общества. Необходимо искать компромисс, лучше даже гармонию, выбирая для строительства лучшее. Так же надо строить отношения и с другими людьми, не отрицая, а пытаясь понять их мировоззрение. (Мировоззрение субъективно: у каждого свое, в силу разных причин – приобретенных знаний, опыта, вида деятельности, места жительства, социального строя общества и многих других факторов). Бунт необходим для выработки компромисса, дальнейшего развития общества, но не для отрицания и разногласий. Может это эффективный путь развития всего общества. Человечество и так пережило множество войн и унижений. Но строительство этой гармонии (единения) необходимо начинать каждому с себя. Человек должен жить в гармонии не только с сами собой, а искать и добиваться её с окружающим его миром.

Индивидуальность + гармония (в самом себе) + гармония с другой индивидуальностью  = единение – может быть формула для нового, прогрессивного общества.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Список литературы:

1.     Виидельбаид В. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками: В 2 т. СПб., 1993.

2.     Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М.,1977.

3.     Камю Альбер.  «Миф о Сизифе. Эссе  об  абсурде»,  М., «Сумерки  Богов»

4.     Камю Альбер. Бунтующий человек: Философия, политика, искусство. М.: Политиздат, 1990.

5.     Проблема человека в западной философии. М., 1988.