ВВЕДЕНИЕ

 

“Серебряный век “русской поэзии — это название стало устойчивым для обозначения русской поэзии конца XIX - начала XX  века. Оно дано было по аналогии с золотым веком — так называли начало XIX  века, пушкинское время. О русской поэзии “серебряного века”  существует обширная литература — о ней очень много писали  и отечественные, и зарубежные исследователи, в т. ч. такие крупные ученые, как  В.М. Жирмунский, В. Орлов, Л.К. Долгополов, продолжают писать  М.Л. Гаспаров, Р.Д. Тименчик, Н.А. Богомолов и многие другие. Об этой эпохе изданы многочисленные воспоминания — например, В. Маяковского (“На Парнасе серебряного века”), И Одоевцевой (“На берегах Невы”), трехтомные   воспоминания  А. Белого; издана книга “Воспоминания о серебряном веке”.        

Русская поэзия “серебряного века” создавалась в атмосфере общего  культурного подъема как значительнейшая его часть. Характерно, что в одно и то же время  в одной стране  могли творить такие ярчайшие таланты, как А.Блок и В.Маяковский, А.Белый и В.Ходасевич. Этот список  можно продолжать и продолжать. В истории мировой литературы это явление было уникальным.

Конец XIX — начало XX  в. в России — это время перемен, неизвестности и мрачных предзнаменований, это    время    разочарования и   ощущения приближения гибели  существующего  общественно-политического строя. Все это не могло не коснуться  и русской поэзии.

Художественная культура рубежа веков – важная страница в культурном наследии России. Идейная противоречивость, неоднозначность были присущи не только художественным направлениям и течениям, но и творчеству отдельных писателей, художников, композиторов. Это  был период  обновления  разнообразных видов и жанров художественного творчества,  переосмысления, «всеобщей переоценки ценностей», по выражению М. В. Нестерова. Неоднозначным становилось отношение к наследию революционных демократов даже в среде прогрессивно мыслящих деятелей культуры. Серьезной критике со  стороны многих художников-реалистов подвергся примат социальности в передвижничестве. 

В русской художественной культуре конца Х1Х –  начала ХХ в. получило распространение декадентство,  обозначающее такие явления в искусстве как отказ от гражданских идеалов и веры в разум, погружение в сферу индивидуалистических переживаний. Эти идеи были выражением социальной позиции части художественной интеллигенции, которая пыталась «уйти» от сложностей жизни в мир грез, ирреальности, а подчас и мистики. Но и таким образом она отражала в своем творчестве кризисные явления тогдашней общественной жизни. 

Декадентские настроения захватили деятелей различных художественных направлений, в том числе и реалистического. Однако чаще эти идеи были присущи модернистским течениям. 

Русская литература продолжала играть исключительно важную роль в культурной жизни страны.

Усиление реакционно-мистических идей в общественном сознании привело к известному оживлению антиреалистических течений в художественной культуре. В годы реакции усиливаются различные модернистские искания, распространяется натурализм с его проповедью эротизма и порнографии. «Властителями душ» значительной части буржуазной интеллигенции,  мещанства был не только реакционный немецкий философ Ф. Ницше, но и русские писатели, подобные М. П. Арцыбашеву, А. А. Каменскому и др. Эти писатели видели свободу литературы, жрецами которой они себя провозглашали, прежде всего, в культе силы «сверхчеловека», свободного от морально-нравственных и общественных идеалов.

Глубокая враждебность революционным, демократическим и гуманистическим идеалам, доходящая до цинизма, наглядно проявилась в романе Арцыбашева «Санин» (1907), который пользовался большой популярностью как самый «модный» роман. Его герой издевался над теми, кто «готов пожертвовать жизнью ради конституции». С ним был солидарен А. Каменский, заявивший, что «всякий общественный подвиг утратил привлекательность и красоту». Писатели, подобные Арцыбашеву и Каменскому, открыто провозглашали разрыв с наследием революционных демократов, гуманизмом прогрессивной русской интеллигенции.

Одновременно с акмеизмом в 1910 – 1912 гг. возник футуризм. Как и другие модернистские течения, он был внутренне противоречивым. Наиболее значительная из футуристических группировок, получившая впоследствии название кубофутуризма, объединяла таких поэтов, как Д. Д. Бурлюк, В. В. Хлебников,  А. Крученых, В. В. Каменский, В. В. Маяковский,  и некоторых других. Разновидностью футуризма был эгофутуризм И. Северянина (И. В. Лотарев,  1887 – 1941). В группе футуристов под названием «Центрифуга» начинали свой творческий путь советские поэты Н. Н. Асеев и Б. Л. Пастернак. 

 

История возникновения футуризма

 

Футуризм (от лат. futurum — будущее) — авангардистское течение в европейском искусстве 10—20-х гг. XX в. Сло­жился в Италии. В творческой практике итальянских живописцев У. Боччони, Дж. Северини и др. проявилась тенденция сделать предметом искусства динамизм как таковой. Отрицание традиционной куль­туры, ее художественных ценностей, культ тех­ники, индустриальных городов (урба­низм) приобретал у итальянских футуристов антигуманистический характер: по ут­верждению итальянского писателя Ф. Т. Маринетти (вождя и теоретика футуризма, автора «Манифестов итальянского футуризма», 1909—19), жизнь мотора волнует больше, чем улыбка или слезы женщи­ны. В живописи футуристов, представ­лявшей собой хаотические комбинации плоскостей и линий, дисгармонию цвета и формы, человек нередко трактуется как подобие машины. Отрицание гармо­нии как принципа искусства присуще и фу­туристической скульптуре. Требование «открыть фигуру, как окно», стремле­ние передать светопроницаемость и взаимопроникновение объемов приво­дило к модернистской деформации. Поэ­зия футуристов заумна, нацелена на разрушение живого языка; это образец насилия над лексикой и синтаксисом. Футуристическая абсолютизация дина­мики и силы, творческого произвола художника в социально-идеологическом плане обнаружила различные тенден­ции. В итальянском футуризме она обернулась прослав­лением войны в качестве «единственной гигиены мира», воспеванием агрессии и насилия, поэтизацией империализма. В сочетании с ярым национализмом все это привело итальянских футуристов к сою­зу с фашистским режимом Муссолини. В других странах Запада футуризм  был представ­лен немногочисленными группами.

Слово «футуризм» впервые появилось в загла­вии уже упоминавшегося манифеста итальянского поэта Филип­пе Томмазо Маринетти, напечатанного 20 февраляя 1909 г. в парижской газете «Фигаро». Год спустя появились манифесты футу­ристов в живописи (У. Боччони, К. Карра, Л. Руссоло, Дж. Балла, Дж. Северини) и му­зыке (Б. Прателла). Попытки создать искус­ство, устремленное в будущее, сочеталось в их манифестах и стихах с отрицанием искусства прошлого. В Италии, чтящей памятники Древнего Рима, средневековья, эпохи Воз­рождения, это звучало особенно вызывающе. Футуристы в своих произведениях отказыва­лись от чувств, определявших этику людей прошлого, — жалости, неприятия насилия, уважения к другим людям. Многие итальян­ские футуристы воспевали технику, отрицая влияние эмоции, поддерживали военные устремления своей страны, а некоторые впо­следствии и фашизм Муссолини.

Во всем этом проявилась отрицательная сущность итальянского футуризма, хотя не­которые его художественные достижения во­шли в фонд мирового искусства. Например, стремление к синтезу искусств (особенно вза­имовлияние литературы и живописи), поиски новых средств поэтической выразительности, попытки создать непривычный тип книги, которая бы воздействовала на читателя не только своим содержанием, но и внешней формой.

В России футуризм на первых порах про­явился в живописи, а только потом — в поэ­зии. Художественные поиски братьев Д. и Н. Бурдюков, М.. Ф. Ларионова, Н. С. Гонча­ровой, Д. Экстер, Н. Кульбина, М. В. Матю­шина и других в 1908—1910 гг. были как бы художественной предысторией русского фу­туризма.

Саму же его историю надо начинать с 1910 г., когда из печати вышли два сборника: довольно умеренная «Студия импрессиони­стов» (Д. и Н. Бурлюки, В. В. Хлебников, а также вовсе не футуристы — А. Гидони, Н. Н. Евреинов и другие) и уже предваряв­ший собственно футуристические издания «Садок судей», отпечатанный на обратной стороне обоев. Участники второго сборника — братья Бурлюки, В. В. Хлебников, В. В. Ка­менский, Е. Гуро — и составили основное яд­ро будущих кубофутуристов. Приставка «кубо-» идет от пропагандировавшегося ими в живописи кубизма; иногда члены этой груп­пы называли себя «гилейцами», а Хлебников придумал для них наименование «будетляне». Позднее к кубофутуристам присоединяются В. В. Маяковский, А. Е. Кручёных и Б. К. Лив­шиц.

Тем временем в Петербурге возникли эгофутуристы (от лат. ego — я). Это те­чение возглавлял Игорь Северянин. Первые его брошюры, в том числе и «Пролог эго­футуризма» (1911), особого интереса у чита­телей не вызвали, пока не возникла неболь­шая группа поэтов, объединившихся вокруг И. Северянина, — К. К. Олимпов, И. В. Иг­натьев, В. И. Гнедов, Г. В. Иванов, Грааль-Апрельский и другие. Они основали издательство «Петербургский глашатай», выпус­кавшее одноименную газету (вышло всего два номера) и альманахи под выразительны­ми заглавиями: «Небокопы», «Стеклянные цепи», «Орлы над про­пастью» и т.п. Их стихи, при всей экстра­вагантности и довольно робких попытках создавать собственные слова, обычно не столь уж резко отличались от общепринятой поэ­зии. Не случайно первый большой сборник стихов Северянина назывался словами из хрестоматийного стихотворения Ф. И. Тют­чева — «Громокипящий кубок», а предисло­вие к нему написал поэт-символист Ф. К. Со­логуб. Фактически Северянин остался един­ственным из эгофутуристов, вошедших в исто­рию русской поэзии. Его стихи, при всей их претенциозности, а нередко и пошлости, все же отличались своеобразной напевностью, звучностью и легкостью.

Существовали также две группы футу­ристов: в 1913—1914 гг. «Мезонин поэзии» (в него входили В. Г. Шершеневич, Р. Ивнев, С. М. Третьяков, Б. А. Лавренев, Хрисанф) и в 1914—1916 гг. «Центрифуга» (С. П. Бобров, Н. Н. Асеев, Б. Л. Пастернак, К. А. Большаков, Божидар).

Каждая из этих футуристических групп считала, как правило, именно себя вырази­тельницей «истинного» футуризма и вела ожесточенную полемику с другими группи­ровками, но время от времени члены разных групп сближались. Так, в конце 1913 и начале 1914 г. Северянин выступал вместе с Маяков­ским, Каменским и Д. Бурдюком; Асеев, Пастернак и Шершеневич участвовали в из­даниях кубофутуристов; Большаков перехо­дил из группы в группу, побывав и в «Мезони­не поэзии», и в «Центрифуге», и у кубо­футуристов.

Однако, говоря о футуристах, мы чаще всего имеем в виду деятельность кубофуту­ристов. После появления альманаха «Поще­чина общественному вкусу» (декабрь 1912 г.) с одноименным манифестом, после много­численных диспутов по поводу картин и сти­хов о кубофутуристах заспорили. Вызвано это было прежде всего талантливостью поэтов, причислявших себя к этой группе, — Маяковского, Хлебникова, Каменского, в не­сколько меньшей степени — Д. и Н. Бурдюков, Гуро, Лившица. Появлявшиеся в сборниках под нарочито вызывающими заглавиями («Дохлая луна», «Бух лесиный», «Затычка», «Рыкающий Парнас», «Требник троих» и др.), их стихи сперва воспринимались читателями как попытки раздразнить вкусы и привычки буржуа. Но при внимательном чтении обнару­живалось и другое: за антиэстетичностью — ненависть к поддельной, ненастоящей красо­те; за грубостью выражений — стремление дать язык «безъязыкой улице»; за непри­вычными словообразованиями — попытки со­здать «единый смертных разговор»; за непо­нятными картинами, воспроизводящимися в книгах, — новые принципы видения мира. Наконец, в произведениях футуристов начала появляться и та острая социальность, кото­рая была особенно резко выражена в поэзии Маяковского, а потом и у других авторов.

Стоит отметить, что русский кубофутуризм и итальянский футуризм были далеко не одно­родны. Во время приезда Ф. Т. Маринетти в Россию (январь-февраль 1914 г.) Лившиц и Хлебников резко против него выступили. Особенно обнажилась непримиримость двух футуризмов с наступлением первой мировой войны. Итальянские футуристы ее привет­ствовали, русские же, особенно Маяковский и Хлебников, гневно осуждали. Война вообще обострила социальное зрение кубофутуристов. В эти годы Маяковский печатает в жур­нале «Новый Сатирикон» свои сатирические «гимны», умеряют новаторские амбиции Ка­менский и Д. Бурлюк. Оказавшийся в армии Хлебников пишет ряд антивоенных стихов. В 1915 г. М. Горький уже говорит о том, что «русского футуризма нет. Есть просто Игорь Северянин, Маяковский, Д. Бурлюк, В. Каменский». В эти годы он часто видится с Маяковским, знакомится с Бурдюком, вклю­чает Маяковского в список постоянных со­трудников своего журнала «Летопись», в руководимом им издательстве «Парус» вы­ходит книга Маяковского «Простое, как мы­чание».

Революцию большинство футуристов при­ветствовали как шаг к тому будущему, к кото­рому они и стремились, однако возобновле­ние прежней группы оказалось уже невоз­можным. Наиболее политически активная часть предреволюционных футуристов вошла . в организованный в 1922 г. «ЛЕФ» («Левый ^ фронт искусств»; его возглавил Маяковский) и, следовательно, в советскую литературу.

 

Поэтика футуризма

 

При всех своих внутренних противоречиях футуризм сыграл определенную роль в ста­новлении принципов творчества таких круп­нейших русских поэтов, как Маяковский, Хлебников, Пастернак, Асеев.

Футуризм провозглашал революцию формы, независимой от содержания, абсолютную свободу поэтического слова. Футуристы отказывались от литературных традиций. А. Крученых отстаивал право поэта на создание «заумного», не имеющего определенного значения языка. В его писаниях русская речь действительно заменялась бессмысленным набором слов. Однако В. Хлебников (1885 – 1922),  В.В. Каменский (1884 – 1961) сумели в своей творческой практике осуществить интересные эксперименты в области слова, благотворно сказавшиеся на русской и советской поэзии. 

В  среде поэтов-футуристов  начался  творческий путь В. В. Маяковского (1893 – 1930). В печати его первые стихи появились в 1912 г. С самого начала Маяковский выделялся в поэзии футуризма, привнеся в нее свою тему. Он всегда выступал не только против «всяческого старья», но и за созидание нового в общественной жизни. 

В годы, предшествовавшие «Великому Октябрю»,  Маяковский был страстным революционным романтиком, обличителем царства «жирных», предчувствующим революционную грозу. Пафос отрицания всей системы капиталистических отношений, гуманистическая вера в человека с огромной силой звучали в его поэмах «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник»,  «Война и мир», «Человек». Тему поэмы «Облако в штанах», опубликованной в 1915 г. в урезанном цензурой виде, Маяковский впоследствии определил как четыре крика «долой»: «Долой вашу любовь!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!», «Долой вашу религию!» Он был первым из поэтов, кто показал в своих произведениях правду нового общества. 

В первом сборнике футуристов «Пощечина общественному вкусу» (1912) была опубликована декларация, подписанная Д. Бурлюком, А. Крученых, В. Хлебниковым, В. Маяковским. В ней футуристы утверждали себя и только себя единственными выразителями своей эпохи. Они требовали «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности», они отрицали вместе с тем «парфюмерный блуд Бальмонта»,  твердили о «грязной слизи книг, написанных бесконечными Леонидами Андреевыми», огулом сбрасывали со счетов Горького, Куприна, Блока и пр. 

Все отвергая, они утверждали «Зарницы новой грядущей Красоты Самоценного (самовитого) Слова». В отличие от Маяковского они не пытались ниспровергать существующий строй, а стремились лишь обновить формы воспроизведения современной жизни. 

Основа итальянского футуризма с его лозунгом «война – единственная гигиена мира» в русском варианте была ослаблена, но, как замечает В. Брюсов в статье «Смысл современной поэзии», эта идеология «...проступала между строк, и массы читателей инстинктивно сторонились этой  поэзии». 

«Футуристы впервые подняли форму на должную высоту, – утверждает В. Шершеневич, – придав ей значение самоцелевого, главного элемента поэтического произведения. Они совершенно отвергли стихи, которые пишутся для идеи». Этим объясняется возникновение огромного числа декларируемых формальных принципов, вроде: «Во имя свободы личного случая мы отрицаем правописание» или «Нами уничтожены знаки препинания,– чем роль словесной массы –  выдвинута впервые и осознана» («Садок судей»). 

Теоретик футуризма В. Хлебников провозглашает,  что языком мирового грядущего «будет язык «заумный».  Слово лишается смыслового значения, приобретая субъективную окраску: «Гласные мы понимаем, как время и пространство (характер устремления), согласные –  краска, звук, запах». В. Хлебников, стремясь расширить границы языка и его возможности, предлагает создание новых слов по корневому признаку, например: 

(корни: чур... и чар...) 

Мы чаруемся и чураемся.

 Там чаруясь, здесь чураясь, 

То чурахарь, то чарахарь, 

Здесь чуриль, там чариль.

 Из чурыни взор чарыни. 

Есть чуравель, есть чаравель. 

Чарари! Чурари! 

Чурель! Чарель!  

Чареса и чуреса. 

И чурайся и чаруйся '. 

Подчеркнутому эстетизму поэзии символистов и особенно акмеистов футуристы противопоставляют намеренную деэстетизацию. Так, у Д. Бурлюка «поэзия – истрепанная девка», «душа – кабак, а небо – рвань», у В. Шершеневича «в заплеванном сквере» голая женщина хочет «из грудей отвислых выжать молоко».  В обзоре «Год русской поэзии» (1914) В. Брюсов,  отмечая преднамеренную грубость стихов футуристов,  справедливо замечает: «Весьма недостаточно поносить бранными словами все, что было, и все, что есть вне своего кружка, чтобы уже найти нечто новое».

Он указывает, что все их новшества мнимые, ибо с одними мы встречались у поэтов XVIII века, с другими у Пушкина и Вергилия, что теория звуков – красок разрабатывалась Т. Готье.

Любопытно, что при всех отрицаниях других направлений в искусстве футуристы ощущают свою преемственность от символизма.

Показательно, что А. Блок, заинтересованно следивший за творчеством Северянина, с беспокойством говорит: «У него нет темы», а В. Брюсов в статье 1915 г.,  посвященной Северянину, указывает: «Отсутствие знаний и неумение мыслить принижают поэзию Игоря Северянина и крайне суживают ее горизонт». Он упрекает поэта в безвкусице, пошлости, и особенно резко критикует его военные стихи, которые производят «тягостное впечатление», «срывая дешевые аплодисменты публики». 

А. Блок еще в 1912 г. сомневался: «О модернистах я боюсь, что у них нет стержня, а только – талантливые завитки вокруг, пустоты». 

Русская культура кануна «Великого Октября» представляла собой итог сложного и огромного пути. Отличительными чертами ее всегда оставались демократизм, высокий гуманизм и подлинная народность,  несмотря на периоды жестокой правительственной реакции, когда прогрессивная мысль, передовая культура всячески подавлялись. 

Богатейшее культурное наследие дореволюционного времени, веками создававшиеся культурные ценности составляют золотой фонд нашей отечественной культуры.

Во внешней судьбе русского футуризма, как указывалось выше, есть что-то, напоминающее судьбы русского символизма. Такое же яростное непризнание на первых шагах, шум при рождении (у футуристов только значительно более сильный, превращающийся в скандал). Быстрое вслед за этим признание передовых слоев литературной критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в тот момент, когда казалось, небывалое доселе в русской поэзии возможности и горизонты.

Что футуризм – течение значительное и глубокое – не подлежит сомнению. Также, несомненно, его значительное внешнее влияние (в частности Маяковского) на форму пролетарской поэзии, в первые годы  ее существования. Но так же  несомненно, что футуризм не вынес тяжести поставленных перед ним задач и под ударами революции полностью развалился. То обстоятельство, что творчество нескольких футуристов – Маяковский, Асеев и Третьяков – в последние годы проникнуто революционной  идеологией, говорит только о революционности этих отдельных поэтов: став певцами революции, эти поэты утратили свою футуристическую сущность в значительной степени, и футуризм в целом от этого не стал ближе к революции, как не стали революционными символизм  и акмеизм оттого, что членами РКП и певцами революции стали Брюсов, Сергей Городецкий и Владимир Нарбут, или оттого, что почти каждый поэт-символист написал одно или несколько революционных стихотворений.

В основе, русский футуризм был течением чисто-поэтическим. В этом смысле он является логическим звеном в цепи тех течений поэзии  XX века, которые во главу своей теории и поэтического творчества ставили чисто эстетические проблемы. В футуризме была сильна бунтарская Формально-революционная стихия, вызвавшая бурю негодования и  «эпатировавшая буржуа». Но это «эпатирование» было явлением   того же порядка, как и «эпатирование», которое вызывали в свое время декаденты. В самом «бунтарстве», в «эпатировании буржуа», в скандальных выкриках футуристов было больше эстетических эмоций, чем эмоций революционных».

Исходная точка технических исканий футуристов – динамика современной жизни, стремительный ее темп, стремление к максимальной экономии средств, «отвращение к кривой линии, к спирали, к турникету, Склонность к прямой линии. Отвращение к медленности, к мелочам, к многословным анализам и объяснениям. Любовь к быстроте, к сокращению, к резюмированию и к синтезу: «Скажите мне поскорее в двух словах!» Отсюда – разрушение общепринятого синтаксиса, введение «беспроволочного воображения», то есть «абсолютной свободы образов или аналогий, выражаемых освобожденными словами, без проводов синтаксиса и без всяких знаков «препинания», «конденсированные метафоры», «телеграфические образы», «движения в двух, трех, четырех и пяти темпах», уничтожение качественных прилагательных, употребление глаголов в неопределенном наклонении, опущение союзов и так далее – словом все, направленное к лаконичности и увеличению «быстроты стиля». 

Основное устремление русского «кубо-футуризма» – реакция против «музыки стиха» символизма во имя самоценности слова, но слова не как оружия выражения определенной логической мысли, как это было у классических поэтов и у акмеистов, а слова, как такового, как самоцели. В соединении с признанием абсолютного индивидуализма поэта (футуристы придавали огромное значение даже почерку поэта и выпускали рукописные литографические книги и с признанием за словом  роли «творца мифа»,-- это  устремление породило небывалое словотворчество, в конечном счете, приведшее к теории «заумного языка». Примером служит нашумевшее стихотворение Крученных:

Дыр, бул, щыл,

убещур

скум

вы со бу,

                                 р л эз.

Словотворчество было крупнейшим завоеванием  русского футуризма, его центральным моментом. В противовес футуризму Маринетти, русский «кубо-футуризм» в лице наиболее ярких его представителей мало был связан с городом и современностью. В нем была очень сильна та же романтическая стихия.

Сказалась она и в милой, полудетской, нежной воркотне Елены Гуро, которой так мало идет «страшное» слово «кубо-футуристка», и в ранних вещах Н. Асеева, и в разухабистой   волжской удали и звенящей солнечности В. Каменского, и мрачной «весне после смерти » Чурилина, но особенно сильно у В. Хлебникова. Хлебникова даже трудно поставить в связь с западным футуризмом. Он сам упорно заменял слово «футуризм» словом «будетляне». Подобно русским символистам, он (так же как Каменский, Чурилин и Божидар) вобрал в себя влияние предшествующей русской поэзии, но не мистической поэзии Тютчева и Вл. Соловьева, а поэзии «Слова о полку Игореве» и русского былинного эпоса. Даже события самой непосредственной, близкой современности – война и НЭП – находят свое отражение в творчестве Хлебникова не в футуристических стихотворениях, как в «1915 г.» Асеева, а в романтически-стилизованных в древнерусском духе замечательной «Боевой» и «Эх, молодчики, купчики».

Одним «словотворчеством», однако, русский футуризм не ограничился. Наряду с течением, созданным Хлебниковым, в нем были и другие элементы. Более подходящие под  понятие «футуризм», роднящие русский футуризм с его западным собратом.

Прежде чем говорить об этом течении, необходимо выделить в особую группу еще одну разновидность русского футуризма – «Эго-футуристов», выступавших в Петербурге несколько раньше московских «кубо-футуристов». Во главе этого течения стояли И. Северянин, В. Гнедов, И. Игнатьева К.Олимпов Г. Ивнов (в последствии акмеист) и будущий основатель «имажинзма» В. Шершеневич.

«Эго-футуризм» имел по существу очень мало общего с футуризмом. Это течение было какой-то смесью эпигонства раннего петербургского декаденства, доведения до безграничных пределов «песенности» и «музыкальности» стиха Бальмонта (как известно, Северянин не декламировал, а пел на «поэзоконцертах» свои стихи), какого-то салонно-парфюмерного эротизма, переходящего в легкий цинизм, и утверждения крайнего солипсизма – крайнего эгоцентризма («Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и восхваление «Я»... «Эго-футуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению будущего в настоящем»). Это соединялось с заимствованным у Маринетти прославлением современного города, электричества, железной дороги, аэропланов, фабрик, машин (у Северянина и особенно у Шершеневича). В «эго-футуризме таким образом, было все: и отзвуки современности, и новое, правда робкое, словотворчество («поэза», «окалошить», «бездарь», «олилиен» и так далее), и удачно найденные новые ритмы для передачи мерного колыханья автомобильных рессор («Элегантная коляска» Северянина), и странное для футуриста преклонение перед салонными стихами М. Лохвицкой и К. Фофанова, но больше всего влюбленность в рестораны, будуары сомнительного роста, кафе-шантаны, ставшие для Северянина родной стихией. Кроме Игоря Северянина (вскоре, впрочем, от эго-футуризма отказавшегося) это течение не дало ни одного сколько-нибудь яркого поэта.

Значительно ближе к Западу, чем футуризм Хлебникова и «эго-футуризм» Северянина, был уклон русского футуризма, обнаружившейся в творчестве Маяковского, последнего периода Асеева и Сергея Третьякова. Принимая в области техники свободную форму стиха, новый синтаксис и смелые ассонансы вместо строгих рифм Хлебникова, отдавая известную, порой значительную дань, словотворчеству эта группа поэтов дала в своем творчестве некоторые элементы подлинно-новой идеологии. В их творчестве отразилась динамика, огромный размах и титаническая мощь современного индустриального – города с его шумами, шумиками, шумищами, светящимися огнями заводов, уличной суматохой, ресторанами, толпами движущихся масс.

В последние годы Маяковский и некоторые другие футуристы освобождаются от истерики и надрыва. Маяковский пишет свои «приказы», в которых все — бодрость, сила, призывы  к борьбе, доходящие до агрессивности. Это настроение выливается в 1923 году в декларации вновь организованной группы  «Леф» («Левый фронт искусства»).

Не только идеологически, но и технически все творчество Маяковского (за исключением первых его лет), так же, как и последний период творчества Асеева и Третьякова, является уже выходом из футуризма, вступлением на пути своеобразного неореализма. Маяковский, начавший  под несомненным влиянием Уитмэна, в последнем периоде вырабатывает совершенно особые приемы, создав своеобразный плакатно-гипперболический стиль, беспокойный, выкрикивающий короткий стих, неряшливые, «рваные строки», очень удачно найденные для передачи ритма и огромного размаха современного города, войны, движения многомиллионных революционных масс. Это большое достижение Маяковского, переросшего футуризм, и вполне естественно, что на пролетарскую поэзию первых лет ее существования, то есть именно того периода, когда пролетарские поэты фиксировали свое внимание на мотивах революционной борьбы, технические приемы Маяковского оказали значительное влияние.       

 

заключение

Таким образом, на основе вышесказанного, можно сделать следующие выводы:

1.  Футуризм был порождением эпохи, течением появившимся как продолжение существовавшего в начале века декадентства и модернизма;

2.  Корни   русского футуризма как мировоззрения восходят к европейскому, и в частности, итальянского футуризма, однако, по своему мировоззрению и миропониманию, на мой взгляд, русский футуризм, оказался намного выше итальянского, который, в конце концов, деградировал до фашизма;

3.  Для раннего русского футуризма, как впрочем, и всех русских поэтических течений, объединенных под общим термином «поэзия серебряного века» основной характерной чертой стал эпатаж возведенный до уровня мировоззренческой программы течения;

4.  В поэтическом плане творчество футуристов значительно отличалось от всех существующих в то время поэтических течений, и, особенно, поэзия кубофутуристов.  Для него характерны: словотворчество, отрицание синтаксиса как такового, новые формы построения поэтического текста (знаменитая лесенка Маяковского).