ВВЕДЕНИЕ
Появление
авторской песни в начале 50-х годов ХХ века связано с именем Б. Окуджавы, Ю.
Визбора, М. Анчарова, Н. Матвеевой, А. Городницкого, позднее А. Галича, В.
Высоцкого, Ю. Кима и других. К середине 60-х годов ХХ века авторская песня
сформировалась как особый вид искусства. К концу 60-х годов состояние авторской
песни уже требовало серьезного искусствоведческого анализа, систематического
освещения и изучения. Но с окончанием периода «оттепели» количество опубликованных
песен бардов, а так же работ об их творчестве резко сократилось. Идеологический
прессинг времен «застоя» по отношению к авторской песне был достаточно жестким,
Одни это связывали с органическими особенностями самих песен бардов, например,
с их искренностью. Другие представляли дело так, будто авторская песня сплошь
состоит из остросоциальных песен, характерных для творчества А. Галича, В.
Высоцкого.
В
действительности же неугодной оказалась не только социальная песня, а вся авторская в целом, включая и
чисто лирические песни. Дело здесь в изначальных особенностях этого вида
искусства, главное из которого – синкретичность, т. е. Органическое единство
трех составляющих – поэзии, музыки и исполнения. Для авторской песни характерен
«эффект целого».
Бардовское
искусство стало своеобразной отдушиной для узкой прослойки интеллигентов,
своеобразным рупором диссидентского движения. Песни бардов можно без всяких
натяжек назвать поэтическим воплощением
кухонных разговор, о которых в то время ходили легенды. Сегодня эти
разговоры можно назвать отдельной страницей политической жизни страны на рубеже
70-80 гг. Именно в них нашли свое отражение все печали и чаяния лучших умов
России того времени.
Одной
из тем, обсуждаемых в этих разговорах, несомненно, была тема веры, религии,
т.к. официально Россия была атеистической страной. Возможно именно поэтому
библейские, религиозные мотивы получили столь широкое распространение в творчестве бардов. Религия была тем
спасательным кругом, который поддерживал это поколение на плаву, который спасал
их в тяжелое время.
Булат
Шалвович Окуджава несомненно являлся ярчайшим представителем интеллигенции того
времени, был негласным лидером, кумиром. на его песнях выросло не одно
поколение интеллигентов. Для многих он стал олицетворением всего того лучшего, что было сосредоточено в
этих людях.
И,
несомненно, для Окуджавы, человека нелегкой судьбы, отец которого был растерян
во времена сталинских репрессий, мать
которого прошла ГУЛАГ, религия была источником не только жизненных сил, но и
вдохновения, именно Библия стала одним из неисчерпаемых источников его поэзии.
В
своей работе мы попытаемся проследить и проанализировать использование и
значение библеизмов в творчестве Окуджавы. Несомненно этот анализ поможет не
только лучше понять творчество Окуджавы-поэта, но и понять настроение людей его
поколения, источники их жизенной силы.
Песни
бардов до середины 70-х годов ХХ века почти не публиковались в периодике, не
передавались по телевидению, не выпускались на пластинках. Однако интерес к
песням бардов из года в год возрастал. (1, с.51-65).
Несмотря на
почтенный возраст, жанр авторской песни вплоть до сегодняшнего дня не избалован
вниманием специалистов-исследователей. Обратимся к ее корням.
Истоки
бардовской песни.
С древних
времен музыка играла большую роль в жизни славян. Об этом свидетельствуют
многие исторические и литературные памятники. В этих документах отмечается
необычная любовь славян к пению, недаром их называли «песнелюбцами».
Нельзя не
указать на представителей раннего музыкального исполнительства
певцов-сказителей и скоморохов. Скоморохи соединили в себе черты потешника,
лицедея, музыканта, певца. Скоморошество стало искусством обличающим –
высмеивало уродливые стороны жизни государства. Б. Астафьев назвал их
«критическим элементом» уклада Древней Руси.
В ХХ веке
глашатаем правды, «обнаженной совестью эпохи» можно назвать В. Высоцкого.
К истокам
жанра авторской песни можно отнести «Слово о полку Игореве» (1187 г.). Его
автор называет свое произведение то «словом», то «песнью», то «повестью», а
своим предшественником считает певца и поэта Бояна. Русских певцов-дружинников,
гусляров, украинских лирников также можно считать прародителями данного жанра.
В образе Садко сказалось высокое воззрение на искусство, которому приписывалась
магическая сила воздействия на людей и стихии природы. Современная авторская
песня также привлекает внимание особой спецификой общения, искренностью
высказываний, высокой поэзией.
В ХV-XV1
веке рождается русская лирическая песня, которая характеризуется усилением
психологической выразительности, правдивым воплощением человеческих чувств.
Певец свободно изливал в ней свои чувства, пел ее тогда, когда испытывал
внутреннюю потребность. Современная авторская песня – тоже результат
внутреннего побуждения, желание поделиться с окружающими своими мыслями и
чувствами.
Генетические корни авторской песни восходят к XV111 – X1X веку, когда возникает и формируется демократический
стиль городской песенной лирики.
В народном
быту достаточную известность приобретают песни служилого люда, солдат,
матросов, песни городских мещан, фабричных рабочих, крестьян. Большое значение
для музыкальной жизни России Х1Х века приобретают художественные кружки. Они
способствовали расцвету городской бытовой песни и романса.
Эпоха
декабристов положила начало революционной песни в России. Особая роль
принадлежала К. Рылееву и А. Бестужеву. Их песни – остро сатирического содержания.
Сатирическо-обличительное
направление прослеживается в песнях А. Галича, В. Высоцкого.
Октябрьская
революция, Гражданская и Отечественная войны, годы сталинских репрессий дали
этому жанру дворовые песни беспризорников, «лагерный» и «блатной» репертуар.
ХХ век –
эпоха формирования авторской песни, ее утверждения и включения в систему массовой
музыкальной культуры. В это время появляются песни А. Вертинского – законченные
авторские миниатюры. Его по праву называют предтечей авторской песни или даже
ее основателем. В его песнях огромная палитра человеческих чувств, богатство
собственного опыта, выверенность каждого слова, неповторимая индивидуальность.
Скоморошье
лицедейство, сентиментальная любовная лирика XV111 века – все это переплавилось в творчестве А. Вертинского
и послужило основой творческого направления в дальнейшем развитии жанра авторской
песни.
Яркая
театрализация песен наблюдается и у В. Высоцкого.
50-60 годы
ХХ века – это время «оттепели» в культурной жизни страны. Приметой времени стал
массовый интерес к поэзии. Свои стихи на концертных площадках читали Е.
Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский, Б. Ахмадулина. В музыкальной
жизни общества военные песни ушли в историю, а мирные песни стали приобретать
официально-помпезный характер. В противовес этому появляется в узких кругах единомышленников
«поэзия под гитару» (термин Б. Окуджавы).
Авторская
песня продолжает еще одну русскую традицию Х1Х века – песня стала зеркалом
времени (2,с.20-29).
Б. Окуджава
дал свое определение этому виду искусства: «Говоря об авторской песне, часто
имеют в виду движение, объединяющее поэтов, композиторов, исполнителей и
почитателей этого жанра. Для меня же это понятие имеет конкретный и узкий смысл
– поэты, поющие стихи. Нас родило время – время всем памятных событий, связанных
с разоблачением культа личности, большими надеждами на обновление общества, на
перестройку. Тогда и возник круг таких поэтов, как А. Галич, В. Высоцкий, Н.
Матвеева, Ю. Ким, Ю. Визбор, Е. Клячкин, А. Городницкий.
…Благодаря
триединству: стихи свои, гитара своя, сам пою, – песня становится голосом
личности, Тем то она сильна.
… Для того
чтобы противостоять массовой культуре, нужно нечто серьезное, личностное»
(3,с.184).
Обращаясь к
словарю Ожегова и современному словарю иностранных слов, можно найти
определения, полностью подтверждающие слова Б. Окуджавы.
Бард – певец-поэт у древних кельтов.
(4,с.37).
Бард /кельт. bard/ - 1. Певец-поэт у древних кельтов; в торжественном стиле
речи – поэт. 2. Поэт и музыкальный исполнитель собственных песен. (5,с.87).
Б. Окуджава
выражал песнями личное – свою любовь, свои печали, свой арбатский двор и свою
красную розу в банке из-под импортного пива, свой, наконец, личный взгляд на
отечество и на современников. Петь такое ему было легче от того, что все делал
сам: стихи свои, гитара своя, голос свой. Отсюда его вера в спасительное триединство.
ГЛАВА 2. БИБЛЕИЗМЫ В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ
2.1. Библеизмы, как лингвистическая единица русского
языка
Стоит
внимательно прислушаться к речи, звучащей вокруг нас, и можно насчитать не
менее десятка оборотов, фраз, слов, вошедших в нашу повседневность из текста
Библии.
Влияние
Библии на формирование и развитие языков народов, приобщенных к христианской
культуре, трудно переоценить. Значительное количество единиц современного
русского языка обязано своим происхождением Священному писанию.
Под именем
Библия понимается письменное откровение Божие людям. По религиозным
представлениям, Бог открывает себя миру двояким способом: путем устной
традиции, восходящей к общественной проповеди святых людей, пророков, и
благодаря записанным текстам, которые называются Священным писанием. Священное
писание христиан – это и есть Библия.
Отдельные
библейские тексты на славянский язык перевели просветители славян – Кирилл и
Мефодий (1Х в.), но длительное время у славян не было цельной Библии как
самостоятельной книги. Путем сведения воедино бытовавших на Руси переводов и
выполнения новых (по отношению к недостающим текстам) Новгородский архиепископ
Геннадий в 1499 году получил, наконец, полную рукописную славянскую Библию,
которая затем легла в основу первой печатной (Острожская Библия 1580-1581 годы)
и - конечно, с большими модификациями - печаталась вплоть до Октября 1917 года.
Популярность
Библии и обращение к библейским текстам, повысили и активность использования в
художественных и публицистических текстах библеизмов,
т. е. отдельных слов современного русского языка, которые или просто
заимствованы из Библии (ад, ангел, суббота и тд.), или подверглись
семантическому воздействию библейских текстов. Если же обратиться вообще к
словарному запасу современного русского языка, то библеизмов не счесть.
Наряду с отдельными словами, библеизмами называют и устойчивые
словосочетания, а также целые выражения и даже фразы, восходящие к Библии, -
например, Дух Божий; да будет свет! По образу и подобию. Ср. также: сотворение мира; шесть дней творения; венец
творения. Библеизмы из Ветхого Завета: - в поте лица своего; око за око, зуб за зуб; возлюби ближнего, как самого себя; не хлебом единым; притча во языцех;
Бог дал, Бог взял; да сгинет день!; суета сует и всяческая суета;
время разбрасывать камни и время собирать
камни; не рой яму другому; камень преткновения и др.
Крылатыми
стали, в частности, некоторые ветхозаветные заповеди: не сотвори себе кумира; не приемли имени Господа Бога твоего всуе;
помни день субботний; почитай отца твоего и матерь твою; не убий; не укради; не
пожелай жены ближнего твоего и
др.(6,с.90-98).
Библейские
крылатые единицы получили от своего источника ряд специфических черт, главными
их которых является наличие широкого и сложноорганизованного ассоциативного
поля. Оно представляет собой набор различных ассоциаций, которые возникают у
читателя или слушателя в связи с данным библеизмом
Библейские
ассоциативные поля способны иметь не только собственно библеизмы
(непосредственно рожденные Библией), но и «околобиблейские» единицы
(опосредованно, через произведения искусства, религию, фольклор, пришедшие в
язык). Возникая на определенном этапе, библейская ассоциация при дальнейшем
повествовании может обозначаться вербально, т. е. одна библейская крылатая
единица как бы продолжает другую, их поля создают общее тематическое поле и
обеспечивают тем самым связанность текста на семантическом уровне (7,с.42-44).
Функция
напоминания обратила нас к литературоведческому термину «реминисценция», который рассматривается как художественный прием,
вызывающий при прочтении текста одного художественного произведения
воспоминания о другом художественном произведении. Здесь реминисценция есть
форма реализации литературных связей, и с этой точки зрения она стоит в одном
ряду с заимствованием, подражанием, пародией, стилизацией (8,с.110,с.322).
Литературоведческое понятие «реминисценция»
включает, по словам Л. П. Дядечко, «использование образов, композиционно-сюжетных
особенностей произведения, а также цитат точных или измененных, различных
упоминаний имен литературных персонажей, возможных крылатых выражений одного
писателя в произведении другого (8,с.21-22).
В работе
«Искусство как посредник в освоении библейских крылатых выражений» С. Г.
Шулежкова дала количественную характеристику библейских языковых единиц в
словарях и справочниках, По ее подсчетам, в собрании М. И. Михельсона «Русская
речь и мысль. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии» (1902-1903 гг.) включено
более 300 библеизмов; свыше 200 библейских единиц вошло в справочник Н. С. и М.
Г. Ашукиных «Крылатые слова» (1950г.); Н. А. Горбачев описал 683 библейских
афоризма (1991г.). По свидетельству самой С. Г. Шулежковой, не менее 20% фонда
крылатых выражений современного русского языка восходит к Библии (9,с.40-42).
2.2. Особенности образования и функционирования
библейских фразеологизмов в русском языке
В
течение примерно тысячи лет, начиная с появления на Руси христианства, а с ним
и книг Священного Писания — Библии, в русский язык вливается мощный поток
библейской лексики и фразеологии.
Судьба
библейской фразеологии русского языка довольно необычна. Будучи весьма
распространенной во всех сферах языка до 1917 г., она значительно сократилась в
объеме и утратила былую употребительность за годы советской власти, когда
Библия находилась под запретом. В результате многие библейские фразеологические
единицы (БФЕ) попали в разряд устаревших (например, кимвал бряцающий, гроб
повапленный, взыскующие града, вопиять гласом велиим и др.), другие
утратили свою мотивированность, так как потеряли связь с хорошо известными
прежде библейскими сюжетами.
Однако
за последнее десятилетие начался обратный процесс, и в результате снятия многих
запретов и ограничений вновь возник интерес к книгам Священного Писания, который
сопровождается повторным ростом употребительности БФЕ в русском языке.
Большое
количество БФЕ встречается во многих языках народов, исповедующих христианскую
религию, и, следовательно, могут быть квалифицированы как интернациональные. В
русский язык такие фразеологизмы пришли главным образом через старославянский
из древнееврейского (ФЕ Ветхого Завета) и греческого (ФЕ Нового Завета) и
функционируют преимущественно в виде калек.
Среди
русских БФЕ выделяется группа, которую можно условно назвать «добиблейскими ФЕ»
(расставлять сети кому; рыть (копать) яму кому, под кого; корень
зла; соль земли; камни вопиют (возопили) и др.). Это фразеологизмы, которые
уже в Библии употреблялись как метафорические обобщенно-образные обороты.
Примером могут служить многие изречения пословичного и афористического
характера из Книги притчей Соломоновых, в предисловии к которой сказано: «То,
что эти притчи приписаны Соломону, означает только то, что Соломон собрал в
определенном порядке бытующие в народе изречения… которые были известны уже за
много веков до него» (20. С. 737).
К
группе добиблейских фразеологизмов примыкают и многочисленные собственно
библейские метафорические обороты, использованные в притчах и проповедях Иисуса
Христа, пророков, евангелистов (например, пословица о верблюде, которому легче пройти сквозь игольное ушко,
чем богатому попасть в рай, — из притчи о богатом юноше; или пословица о сучке
в глазу брата и бревне в своем глазу — из Нагорной проповеди и др.).
В
группе «постбиблейских ФЕ» выделяются две подгруппы:
а) БФЕ, образованные в результате метафоризации библейских
свободных словосочетаний (избиение младенцев; зарыть талант в землю; бросить
камень в кого; земля обетованная; нести <свой> крест и др.);
среди этих БФЕ также много интернациональных;
б)
БФЕ, которые вообще не встречаются в Библии (ни в прямом, ни в переносном
значении), а образуются уже в русском (или в каком-либо другом) языке на основе
тех или иных библейских сюжетов (например, Аредовы веки жить / прожить;
Мафусаилов век жить / прожить; до положения риз напиться;
фиговый листок и др.). Такие БФЕ, как правило, не встречаются в других
языках и могут называться
национально-заимствованными.
Многие
БФЕ в процессе их функционирования в русском языке приобрели новые значения или
изменили свою семантику и грамматическую форму. Так, значение БФ валаамова
ослица (покорный, молчаливый человек, который неожиданно для окружающих
выразил свое мнение или протест) является интернациональным, но только в
русском языке возникло еще одно значение (причем
с бранной окраской) — глупая, упрямая женщина, поскольку именно в русской
национальной культуре осел является эталоном глупости и упрямства (экстралингвистический
фактор), а существительное ослица женского рода (собственно
лингвистический фактор).
Выражение
беден как Лазарь восходит к Библейскому рассказу о нищем Лазаре, который
лежал в струпьях у ворот богача и рад был напитаться хоть крохами, падающими со
стола его (Лука, 16: 20–21). Этот стих о бедном Лазаре на Руси пели обычно
нищие, отсюда и БФЕ петь Лазаря (прикидываясь несчастным, плакаться,
жаловаться на свою участь).
В
русском языке Вавилон — это символ разврата, блуда, пьянства. Отсюда и такие
БФЕ, как вавилонская блудница; выводить (писать) Вавилоны (о пьяном); разводить
Вавилоны <языком>. Другое же значение, связанное с шумом, гамом,
суматохой и неразберихой, в русском языке выражается оборотом вавилонское
столпотворение и первоначально означало творение (строительство)
вавилонского столпа (башни), однако в настоящее время ассоциируется уже с
толпой (толпа — толпиться — столпиться — столпотворение). В данном случае
наблюдается влияние самого языка.
Многие
русские БФЕ имеют ироническую окраску, зафиксированную словарями, например: в
костюме Адама; в костюме Евы; злачное место; избиение младенцев; явление Христа
народу и т. д.
В
ряде случаев ирония может изменить семантику БФЕ на антонимичную, причем новое
значение из контекстуального может перейти в узуальное. Например: кающаяся
Магдалина — первоначально: женщина, вернувшаяся после развратного образа
жизни к труду и праведности. Однако нередко так иронически называют человека,
плаксиво, неискренне кающегося в своих проступках. Точно так же агнцем
Божиим называют не кроткого, скромного и чистого человека, а напротив —
хитрого, коварного и лицемерного.
Таким
образом, русские ФЕ библейского происхождения могут быть как интернациональными,
так и возникшими на русской национальной почве.
Своеобразие русской библейской фразеологии создается в процессе ее
функционирования в русском языке и определяется и экстралингвистическими, и
собственно лингвистическими факторами в их совокупности. («Особенности образования и функционирования библейских фразеологизмов в русском языке» К. Н. Дубровина)
Таким
образом, можно сделать вывод, что проблема использования библеизмов в
современном русском языке получила достаточно полное освещение в научной
литературе, однако, интересующая нас тема: «Библеизмы в творчестве Б. Окуджавы»
научного освещения не получила.
ГЛАВА 3. БИБЛЕИЗМЫ В ПОЭЗИИ Б. ОКУДЖАВЫ
3.1. Особенности
поэтического языка Окуджавы
Слушатели
первых песен Б. Окуджавы испытывали ощущение, много позже описанное им самим:
Музыкант
играл на скрипке – я в глаза ему глядел.
Я не то
чтоб любопытствовал – я по небу летел.
Я не то
чтобы от скуки – я надеялся понять,
Как
способны эти руки эти звуки извлекать
Из какой-то
деревяшки, из каких-то бледных жил,
Из какой-то
там фантазии, которой он служил?
(«Музыкант
играл на скрипке»)
Казалось,
завораживала не только манера исполнения, рассчитанная на слушателей, маленькую
комнату, дружеский кружок. Свое душевное волнение тогда, в середине 50-х годов
ХХ века, слушатели менее всего склонны были связывать с качеством поэтической
речи Б. Окуджавы: словарь его был прост, рифмы незамысловаты, темы старые, если
не старомодные, - вера, надежда, любовь, разлука. И еще война… в те годы вряд
ли кто мог предположить, что негромкий голос, «камерная» песенка Б. Окуджавы
прозвучит когда-нибудь с экрана, эстрады, поднимет на ноги зрительный зал.
Почти никто не знал, что перед ними человек, ушедший семнадцатилетним
добровольцем в 1942 году на фронт, что свои песни он начал писать совсем
недавно, а до того были ранения, демобилизация, филологический факультет в
Тбилисском университете, учительство в Калужской области и первая книжка стихов
«Лирика» (Калуга, 1956г.). Б. Окуджава вернулся в Москву только после
реабилитации родителей, безвинно репрессированных в 1937 году.
Он вернулся
в 1956-м году – в эпоху великого исторического потрясения, внезапно открывшейся
бездны общенародной трагедии.
С первых же
песен 1957 года Окуджаву запела сначала Москва, а вскоре и вся страна. Хотя
выступил он одновременно с «громкой» поэзией Е. Евтушенко, А. Вознесенского, Р.
Рождественского, его обособленность – несомненна. Его имя вскоре попало в один
ряд с именем А. Галича – и по праву, а потом в один ряд с В. Высоцким. Его
аудиторией стал народ, его учителями -
книги Б. Пастернака, А. Ахматовой, А. Твардовского, А. Тарковского, А.
С. Пушкина, Л. Н. Толстого, Э. Т. А. Гофмана, В. Набокова.
Б. Окуджава
создавал свой художественный мир не по законам бытового правдоподобия, но по
«образу и духу своему». Реальная жизнь выступила в резко преображенном виде.
Моделью этого мира, где сложно отражались и законы самой жизни, и представления
Б. Окуджавы о человеке, стал мир арбатских переулков и дворов. «Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое Отечество, ты
и радость моя, и моя беда», - пел Окуджава, и было ясно, что к образу Арбата
стянуты все его эмоциональные и этические представления. В 80-е годы ХХ века в
стихах Б. Окуджавы возник образ-символ – «арбатство, растворенное в крови». Он
напоминал, как шел поэт к своему идеалу.
Поэтические
метафоры Б. Окуджавы были новы именно в силу своего двойного притяжения – к
Земле и Небу одновременно. Понять Б. Окуджаву можно только при условии, что мы
помним о «рабочих пиджаках», в которые одеты его Дон-Кихоты, о «будничном
наряде» его маляров, макающих кисти в «чистое серебро», о «женщинах-соседках»,
с утра до ночи занятых «стиркой и шитьем».
В любом
произведении Б. Окуджавы можно найти вопрос, как бы предложенный для всеобщего
обсуждения, и, одновременно, ненавязчиво заявленную собственную позицию:
Мгновенно
слово. Короток век.
Где ж
умещается человек?
Как, и
когда, и в какой глуши
Распускаются
розы его души?
Как
умудряется он успеть
Свое
промолчать и свое пропеть,
По планете
просеменить,
Гнев на
милость переменить?
(«Мгновенно
слово»)
Б. Окуджава
имел компас, который помогал ему вести читателя по определенному пути. Таким
компасом стало его ключевое понятие – надежда. Надежда начиналась не с «гордых
гимнов», а со звуков печальных и простых. Она имела конкретный образ, впрочем,
меняющийся. Б. Окуджава на разные лады играл с этим словом, поворачивая его то
так, то этак. Метафоры менялись: то это была невозможность поверить в гибель лучших
ребят своего двора; то образ-символ –
«веселый барабанщик»; то монументальные «часы любви». Рассказ о надежде,
которая никогда не оставляет человека, стал внутренним сюжетом всех песен Б.
Окуджавы.
Б. Окуджавы
имел свои, не совпадающие с расхожими, представления о жизни. Многие видели в
нем поэта, как бы приподнятого над землей, будто бы раз и навсегда
остановившегося на том, что «просто надо очень верить, этим синим маякам, и
тогда нежданный берег из тумана выйдет к нам».
3.2. Библейские мотивы в творчестве Окуджавы
Одним из
таких маяков для Б. Окуджавы, вне всякого сомнения, служила Вера, религия.
Религия была тем спасительным кругом, который помогал выплывать Булату Шаловичу
в самые тяжелые периоды его жизни. И это не пустые слова, подтверждение этому
можно найти в его стихах:
Его
расстреляли на майском рассвете, и вот он уже далеко.
Все те же
леса, водопады, дороги и запах акации острый.
А кто-то ж
кричал «Не убий!» одинокий… И в это
поверить легко,
Но бредили
кровью и местью святою все прочие братья и сестры.
(«Мой отец»
1987 г.)
В этом
небольшом отрывке из стихотворении, посвященного смерти отца поэта, мы находим
целых три библеизма, один из которых является прямой реминисценцией на одну из
библейских заповедей, а два других можно отнести к аллюзиям, которые помогают
передать автору свое душевное состояние.
Итак,
постепенно мы вышли на основную тему работы – библеизмы в творчестве Булата
Окуджавы.
В текстах
барда функционирует множество разнообразных языковых средств, напоминающих о
Библии. Трудно переоценить роль и значение библейского начала в творчестве
Булата Окуджавы, особенно в его поэзии. В большинстве его поэтических
произведений мы находим сотни библеизмов, часто положенных в основу создания ярких
и смелых поэтических образов. Такая насыщенность поэзии Булата Окуджавы
библейскими образами и символами была вызвана не какой-либо ортодоксальной
религиозностью, а огромной эрудицией поэта, глубинным осмыслением духовной
культуры человечества и верой в божественное предназначение поэзии.
Однако мне
кажется, что в данном случае следует сделать одну оговорку. Было бы не совсем
правильно оценивать творчество Булата Окуджавы только как творчество поэта. Не
следует забывать, что Б. Окуджава, –
прежде всего – бард, поэтому анализировать его поэзию, в отрыве от музыки можно
только условно, т. к. песня – это не только стихи, но и сложное переплетение
словесных и музыкальных символов. И хотя нас в данном случае интересует
творчество Окуджавы-поэта, упускать этот факт из вида не следует.
Символом является то, что служит условным
знаком какого-либо понятия, чего-нибудь отвлеченного. Голубь – с. Мира. Якорь –
с. Надежды. Символ веры – 1) краткое изложение основных догматов христианской религии;
2) то же, что кредо (4,с.622).
В
творчестве Булата Окуджавы можно обнаружить несколько библеизмов, которые
звучат рефреном, связывают его произведения единой нитью. Несомненно, темы,
поднимаемые в стихотворениях Б. Окуджавы, вечны. Это порядочность,
нравственность, вера, надежда, любовь. И все они имеют под собой религиозную
подоплеку. При детальном анализе произведений поэта можно вычленить несколько
особенно употребляемых им библейских понятий.
К таким
понятиям, вне всякого сомнения, относится «рай» и «ад». Тема, пронизывающая все
творчество Б. Окуджавы. Использование поэтом этих библейских номинаций можно
рассмотреть на следующем примере:
Все
кончается в срок. Лишней крови хватает.
Род людской
ведь не сахар: авось не растает.
Двое живы
(покуда их вексель продлен),
Третий
(лишний, наверно) в раю погребен,
И земля, словно пух под лопатой…
(«Черный
ворон сквозь белое облако глянет»)
В данном
случае мы можем наблюдать так называемые околобиблейские реминисценции.
Околобиблейские реминисценции (ОБР) порождают
библейские ассоциации опосредованно. Посредник
– это некая реалия (вербального или невербального характера), которая
непосредственно связана с библейским текстом и относится к одной из трех сфер:
к сфере искусства и культуры, к богословским текстам и религиозному обряду, к
памятникам религиозной культуры и географическим объектам, священным для
христиан (10,с.71).
В
приведенном отрывке из стихотворения мы встречаемся с трансформированным
обрядовым пожеланием: «Царство небесное.
Земля пухом». Связь библеизма «рай» и понятия «царство небесное» можно установить по «Фразеологическому словарю
русского языка» под ред. А. Молоткова, где «Царствие небесное» трактуется как
«выражение, употребляемое при упоминании о покойном, обычно как пожелание ему
загробной жизни в раю». В рассматриваемом нами отрывке посредником выступает
богословие и религиозная обрядность, а точнее, христианский погребальный обряд.
В
творчестве Б. Окуджавы трудно выделить какие-либо стилистические особенности:
его стихотворения порой просты, как городской романс, а порой изобилуют
сложными стилистическими фигурами. Так, не отвлекаясь от начатого разговора об
упоминании поэтом библеизма «рай», можно
привести следующий пример, в котором мы встречаемся с таким тропом, как
оксюморон:
Поздравьте
меня дорогая: я рад, что остался в живых,
Сгорая в преддверии рая средь маршалов
и рядовых,
Когда они
шумной толпою, в сиянии огненных стрел,
Влекли и
меня за собою… я счастлив, что там не сгорел.
(«Поздравьте
меня дорогая: я рад, что остался в живых…»)
В данном
случае, мы наблюдаем использование лексемы «сгорая», обычно употребляемой в
сочетании со словом «ад», рядом с существительным «рай». Здесь происходит
совмещение несовместимого, что, впрочем, легко объяснимо, т. к. поэтический
текст Б. Окуджавы посвящен военной теме, а «ад» праведной войны, является
проторенным путем в рай. Данный случай является ярким примером оксюморона – т.е. сжатой, а от этого
парадоксальной антитезы, обычно в виде антонимичных существительных с
прилагательными или глагола с наречием (8,с.258)
Логично
предположить, что тема жизни и смерти является в поэзии Булата Окуджавы, как
впрочем, и в поэзии большинства русских поэтов, доминирующей. И очень часто для
создания наиболее глубоких поэтических образов, бард, раскрывая эту тему,
обращается к библейским мотивам:
Буду я стоять перед тем судом –
Голова в
огне, а душа в думу…
Моя Родина
– мой последний дом,
Все грехи твои на себя возьму.
(«По какой
реке твой корабль плывет…»)
В последнем
примере библейские реминисценции вызываются трансформированными
фразеологическими оборотами: «Страшный
суд» и «Взять грех на душу». В
данном случае можно говорить об их текстообразующей функции, т. к.
использование этих библейских реминисценций создает четкую ассоциативную
цепочку. Обратимся к значениям приведенных оборотов:
«Страшный суд» в христианском учении,
предстоящий в «конце времен» суд вторично пришедшего Иисуса Христа над всеми
когда-либо жившими людьми, воскресающими во плоти для этого суда и получающими
по приговору судьи сообразно со своими делами вечное блаженство в раю или
вечное наказание в аду (11,с.480).
«Взять грех на душу» – 1. Нести
моральную ответственность за предосудительные поступки, совершаемые по
принуждению или по своей воле. 2. Совершать какой-либо предосудительный проступок
(12,с.45).
Таким
образом, перед нами встает картина самопожертвования, созданная при помощи
трансформированных фразеологических оборотов.
Интересно,
что в творчестве Б. Окуджавы можно встретить
употребление библеизма «взять грех
на душу» и во втором лексическом значении
(см. выше):
Ты сидишь
на нарах посреди Москвы,
Голова
кружится от слепой тоски.
На окне
- намордник, воля – за стеной,
Ниточка
порвалась меж тобой и мной.
За железной
дверью топчется солдат…
Прости его,
мама: он не виноват,
Он себе на душу греха не берет –
Он не за
себя ведь – он за весь народ.
(«Письмо к
маме», 1975 г.)
В этих
поэтических отрывках можно проследить, как поэт использует многозначность
библеизмов в разных контекстах. Если в первом случае библеизм «взять грех на душу» используется как
символ самопожертвования, то во втором – как символ мнимой непричастности,
отстраненности от совершаемых нелицеприятных поступков.
Кроме того,
в поэзии Б. Окуджавы можно встретить библеизм «страшный суд» в роле т. к. собственно библейской реминисценции (СБР), т. е. реминисценции, которая
непосредственно восходит к Библии (10,с.70).
Прожить бы
лета дотла,
А там
пускай ведут
За все твои
дела
На самый страшный
суд.
(«Гори
огонь, гори»)
В Библии
нет словосочетания «страшный суд». Этот оборот был принят в более позднее
время, однако в Евангелие от Матфея, есть описание этого суда: «И соберутся
пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от
козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую…» (Ев. от
Матфея 25, 32-33).
Таким
образом, можно сделать вывод, что тема страшного суда, тема отчета перед Богом
за проделанное в жизни не только тревожила Б. Окуджаву, но и находила отражение
в его творчестве.
Особое
место в поэзии Булата Окуджавы занимает образ Иерихонской трубы, который
получает у барда глубокое переосмысление. Сегодня это выражение широко
распространено не только в литературном, но и разговорном языке. Согласно
библейскому мифу, неприступные стены Иерихона рухнули от звука труб израильских
воинов, завоевавших Палестину во второй половине 2-го тысячелетия до нашей эры.
«Народ воскликнул, и затрубили трубами. Как скоро услышал народ голос трубы,
воскликнул народ громким голосом; и обрушились стены города до своего
основания, и народ пошел в город, каждый со своей стороны и взяли город»
(«Книга Иисуса Навина», гл.6,19). В наше время, когда говорят об иерихонской
трубе, имеют в виду «очень громкий трубный голос» (12,с.482).
Среди
многочисленных упоминаний оборота «Иерихонская труба» хочется выделить одно,
которое, как мне кажется, наиболее полно отражает его библейский смысл:
Глас трубы над городами,
Под
которыми так слабы,
И бежали мы
рядами
И лежали
как снопы.
Сочетанье
разных кнопок,
Клавиш,
клапанов, красот
Даже взрыв,
как белый хлопок,
Безопасным
предстает.
С
позолоченной под колос
С
подрумяненной под медь…
Той трубы
счастливый голос
Всех зовет
на жизнь и смерть.
(«Глас
трубы над городами»)
Анализируя
данный пример, мы встречаемся с ярким примером энантиосемии, т. е. наличием в
значении библеизма противоположных коннотативных значений. Если в своем
первоначальном смысле данная фразеологическая единица обладала положительной
коннотацией – «победный звук трубы», то сегодня этот фразеологизм приобрел
негативную эмоциональную оценку, как нечто неприятно громкое. В данном поэтическом
тексте Б. Окуджава создает образ абстрактного музыкального инструмента - трубы
«сочетанье разных кнопок, клавиш, клапанов, красот…» и возвращает нас к
первоначальному коннотативному значению: «Глас трубы над городами…», т. е.
делает этот оборот максимально приближенным к библейскому. И эта мысль получает
подтверждение в концовке анализируемого
поэтического текста: «Той трубы счастливый голос/ Всех зовет на жизнь и
смерть», напоминая нам военный клич «Труба зовет», который поднимал народ как
на ратные, так и на трудовые подвиги. Если расширить анализ данного
произведения до уровня подтекста, то можно обнаружить, что образ трубы является
сквозным. Б. Окуджавы передает эстафету от трубы иерихонской к трубе «зовущей»,
расширяя тем самым временные рамки текста от времен библейских, до времен
пионерских: «С позолоченной под колос,/ С подрумяненной под медь».
Очень часто
в своем творчестве Булат Окуджава использует обороты, в которых сформулированы
основные христианские заповеди. Так, в одном из своих произведений он
употребляет библеизм «Не сотвори себе
кумира». Во второй книге Моисеевой «Исход» читаем: «Не делай себе кумира и
никакого изображения того, что на небе наверху, и что на земле внизу, и что в
воде ниже земли» (Вторая книга Моисеева Исход, Гл.20,4). У Б. Окуджавы:
Я кланяюсь
низко познания морю безбрежному,
Разумный
свой век, многоопытный век свой любя…
А все-таки
жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему
И мы до сих
пор все холопами числим себя.
(«Былое
нельзя воротить, и печалиться не о чем…», 1964 г.)
Где-нибудь
на остановке конечной
Скажем
спасибо и этой судьбе,
Но из
грехов своей Родины вечной,
Не сотворить бы кумиров себе.
(«Песенка о
Моцарте»)
Для того,
чтобы правильно оценить смысл, который вкладывает в библеизм «Не сотвори себе кумира» Б. Окуджава, стоит обратить внимание на дату
создания первого, из приведенных отрывков – 1964 г., год «хрущевской оттепели»,
развенчания культа личности Сталина. Для этого времени характерно крушение
идеалов, переоценка ценностей для целой страны. Люди, после десятилетий жизни
«под Сталиным», не могли свыкнуться с мыслью, что «вождь» был преступником, для
всех он стал «кумиром». Именно этот период отражен в приведенном отрывке. Сталин оживал во снах
многих людей, причиной чему, была заложенная за долгие годы правления диктатора
«холопская» психология, и это не могло не тревожить Булата Окуджаву.
Что
касается второго примера, то он был написан на более позднем этапе творчества
барда. Страна пережила «оттепель» и погрузилась в трясину застоя. У поэта
произошла переоценка ценностей. Он смотрит на мир иными глазами, и то, что
предстает перед его взором, вызывает у Б. Окуджавы опасения за возможность возврата
старых идеалов: «Но из грехов своей родины вечной/ Не сотворить бы кумиров себе».
Таким
образом, можно сделать вывод, что данный библеизм «Не сотвори себе кумира»,
трансформируясь на языковом уровне (меняется наклонение глагола: «Не сотвори» – повелительное наклонение;
«кумиры снятся» – сослагательное; «не сотворить бы» - изъявительное), не
меняет своего основного лексического значения – «Не сотвори себе кумира» –
не поклоняйся слепо кому, чему-либо, как идолу (13,с.444).
Интересен
тот факт, что эти слова принадлежат человеку, поэту, который сам стал кумиром
для целого поколения людей, причем как для простых, так и для самых
образованных и интеллигентных.
Обращает на
себя внимание судьба библеизма, который мы находим в одном из произведений
Булата Окуджавы – «Взявшие меч – мечом и погибнут».
Поднявший меч на наш союз
Достоин будут худшей кары
И я за
жизнь его тогда не дам и самой ломаной гитары.
Как
вожделенно жаждет век
Нащупать
брешь у нас в цепочке.
Возьмемся
за руки, друзья,
Возьмемся
за руки, друзья,
Чтоб не
пропасть по одиночке.
(«Союз
друзей»)
В настоящее
время многие считают, что эта фраза принадлежит Александру Невскому, однако в
сборнике Н. С. Ашукина и М. Г. Ашукиной «Крылатые слова» мы можем найти
следующее описание этого библеизма: «Взявшие
меч – мечом погибнут» - выражение из Евангелия (Матф.26,52). П. А.
Павленко, ставивший себе задачу создать образ полководца-патриота, в известном
сценарии вложил эти слова в несколько измененном виде в уста Александра
Невского: «Кто с мечом к нам придет – от меча и погибнет. На том стояла и стоит
русская Земля». Но в источниках жизнеописания Александра Невского («Псковская
вторая летопись» и «Софийская первая летопись») этих слов нет…» (17..с.101).
Однако, что кажется еще более интересным, в одном из номеров журнала «Душеполезный
собеседник» от ноября 1904 года в статье «Св. Александръ Невскiй, какъ небесный учитель и поборникъ Русскаго
царства», мы встречаем дословно следущее: «Но да исполнится на немъ слово
Спасителя нашего: вси прiемшiи ножъ,
ножемъ погибнутъ. Проявимъ духъ патрiотизма и деломъ докажемъ, что мы идемъ путемъ, какимъ шелъ
герой Невскiй – св. Александръ…». Таким образом, можно сделать вывод, что это
высказывание еще до П. А. Павленко связывалось с именем Александра Невского.
Отсюда следует, что данный библеизм имеет два основных значения – 1. Идея
подчеркнутого, ярко выраженного, идеологизированного патриотизма; 2. Защита
кого, чего-либо от вторжения, т. е. смысл, близкий к библейскому.
Все это
было сказано к тому, что в данном случае затруднительно выяснить является ли
оборот собственно библейской реминисценцией, восходящей непосредственно к
Библии, или околобиблейской реминисценцией, посредником к которой является
фильм по сценарию П. А. Павленко.
Хотя, если
исходить из контекста песни Б. Окуджавы (ставшей, кстати, гимном для целого
поколения людей), то мы склонимся, скорее всего, к мнению, что данную
реминисценцию можно признать собственно библейской, т. к. применяется она
скорее во втором значении, а значит, ближе к Библии, чем к фильму.
Как уже
упоминалось одно из ведущих мест в творчестве Б. Окуджавы занимает тема смерти,
однако эта тема получает в поэзии барда различную трактовку, в каждом отдельно
взятом случае эта тема переосмысливается у Окуджавы по-разному. И естественно
предположить, что при разной трактовке этой темы, поэт, неизменно обращающийся
в подобных случаях к Вечной книге, использует различные библейские символы и
образы.
Одной из
таких трактовок указанной темы, на мой взгляд,
следует признать тему памяти, которую оставляет после себя человек, или,
говоря обобщенно, извечный поиск смысла
жизни. Здесь невольно вспоминаются слова из песни Е. Клячкина, посвященной Ю.
Визбору:
Уходя
оставить свет,
Это лучше,
чем остаться.
При анализе
данной грани творчества Окуджавы можно обнаружить интересную тенденцию –
наиболее часто поэт, размышляя о смысле жизни, о следе, который человек
оставляет после себя, использует библеизм «Час настал <пришел > чей,
кого…».
1. По какой
реке, твой корабль плывет,
До
последних дней из последних сил?
Когда главный
час мою жизнь прервет,
вы же
спросите, для чего я жил?
(«По какой реке твой корабль
плывет…»).
2. Еще придет
тот главный час,
С
двенадцатым ударом,
Когда
добром помянут нас
И проклянут
задаром
Еще повеет главный
час
Разлукой
ледяною,
Когда
останутся у нас
лишь крылья
за спиною…
(«Под Мамонтовой жгут костры…»).
Выражение,
которое легло в основу данного библеизма употреблялось в Новом Завете: «Сии
слова говорил Иисус у сокровищницы,
когда учил в храме; и никто не взял Его, потому что еще не пришел час
Его» (Ио. Гл. 8. 20)
В настоящее
время этот библеизм имеет следующие значения: «1. Наступило чье-то время
умирать, кому-либо суждено умереть. 2. Наступило время чего-либо важного, значительного,
опасного и решающего» (1; 534)
У Окуджавы
этот библеизм трансформируется, поэт соединяет в данном случае оба указанных
значения, от чего эта фраза приобретает несколько иную семантику – смерть рассматривается
поэтом как некий рубеж, после которого наступает нечто «важное, значительное,
опасное и решающее». Для Окуджавы «последний час» - «главный час», причем барда
страшит не сколько наступление смерти, сколько боязнь «не успеть», не сделать
чего-то очень важного. Таким образом, в данном случае мы наблюдаем не только
лингвистическую трансформацию
библейского символа поэтом (последний – главный), но и смысловую – смерть, как
рубеж жизни, за которым наступает нечто очень важное (скорее всего – страшный
суд).
Интересным
представляется тот факт, что в обоих приведенных примерах Окуджава использует
этот библеизм в сочетании с другими реминисценциями, причем не прямыми, а
опосредованными символами похоронной мифологической и христианской обрядовости.
В первом случае это река, которая в данном контексте воспринимается как Лета, в
древнегреческой мифологии река забвения в подземном царстве, вода которой заставляла
умерших забыть жизнь на земле, все прошлое. Во втором случае это христианский
поминальный обряд (Когда добром помянут
нас / И проклянут задаром). Таким образом, в данном случае мы
наблюдаем трансформированные околобиблейские реминисценции.
Как следует
из всего вышесказанного библеизмы в поэзии Окуджавы получают не только
языковую, но и смысловую трансформацию. Однако, в творчестве поэта можно найти
использования библеизмов в значении, максимально приближенном к их истинному
смыслу.
Одним из
таких библеизмов является выражение «суета сует (и всяческая суета)». Данный оборот
происходит из Ветхого Завета: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует – все
суета. Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под
солнцем? Род приходит и род проходит, а земля пребывает во веки». ((Еккл. 1. 2-4). Сегодня это выражение
используется в следующем значении: «Мелочные заботы, все ничтожное,
бесполезное, не имеющее истинной ценности». Сравнив нынешнее значение этого
библеизма со значением, которое вкладывал в него Екклесиаст, мы можем прийти к
выводу, что за прошедшие столетия семантика этого идиоматического оборота не
претерпела сильных изменений.
Не
изменилась она и поэзии Окуджавы. Сравним:
1.
Представь себе:
случилось так, что ты
вдруг
отупел от слов и суеты
И наступила
главная проверка,
как в
ателье последняя примерка.
(«Стихи являющиеся кратким руководством для пользования пугачом»)
2. Ах, не
делайте запаса из любви и доброты,
И про черный день грядущий не копите милосердья.
Пропадет не
за понюшку, пропадет не за понюшку
Ваше
горькое усердье,
Лягут новые
морщинки, лягут новые морщинки от напрасной суеты.
(«Быстро молодость
проходит»).
3. Мы
плывем ночной Москвою
между небом
и землей.
Кто-то
балуется рядом черным пеплом и золой.
Лишь бы
только в суете не заигрался…
Или зря нам
этот век, сынок, достался.
(«В день рождения подарок…»)
Если мы
сравним, значение, в котором употребляется данный усеченный фразеологический
оборот в указанных примерах со значением, которое вкладывал в него Екклесиаст,
то сможем заметить, что они не имеют
принципиальных отличий. Более того, во втором примере, мы можем обнаружить
скрытую тавтологию (напрасная суета),
которая усиливает семантику данной языковой единицы.
При всем
при этом, следует признать, что в
творчестве Окуджавы встречается использование вышеуказанного библеизма в более
сложном контексте, с гораздо более
глубоким смыслом:
Нет бы
собраться им, время унять,
Нет бы им
всем расстараться.
Но начинают
колеса стучать:
Как тяжело
расставаться!
Но
начинается вновь суета
Время
по-своему судит.
И в суете
тебя сняли с креста
И
воскресенья не будет
(«Прощание с новогодней елкой»).
В данном
случае библеизм приобретает мотивированное значение, которое значительно
изменяет значение этого библеизма. Намек на распятие Христа, на Воскресение,
значительно усложняет восприятие приведенного
контекста. Вероятнее всего, здесь мы наблюдаем случай усложнения коннотации
слова.
Коннотация
– ассоциации, которые связаны у говорящих с данным словом и отражают культурные
представления и традиции. (16. С.23)
Так, на наш
взгляд, через посредничество библейских легенд об Иисусе Христе, данное
выражение приобретает более сильную отрицательную эмоциональную окраску. Если в
первоначальном своем значении этот библеизм имеет значение «бессмысленные
действия», то в данном контексте он приобретает значение «неосмысленные преступные
действия».
Таким
образом, мы имеем дело с околобилейской реминисценцией, мотивированной
посредничеством библейских легенд.
Но наиболее
интересная трансформация библейских мотивов, как мне кажется, присутствует в
стихотворении Б. Окуджавы «песенка о московском муравье». В данном произведении
мы встречаемся со сложным переплетением библейской легенды о сотворении богом
человека с легендой о Пигмалионе и Галатее.
Мне нужно
на кого-нибудь молиться,
Подумайте,
простому муравью
Вдруг
захотелось в ноженьки валиться
Поверить в
очарованность свою!
И муравья тогда покой покинул,
Все
показалось будничным ему,
И муравей
создал себе богиню
По образу и
духу своему
И в день
седьмой, в какое-то мгновенье
Она возникла из ночных огней
Без всякого
небесного знаменья
Пальтишко
было легкое на ней.
И тени их
качались на пороге,
Безмолвный
разговор они вели,
Красивые и
мудрые как боги
И грустные
как жители земли.
В данном
стихотворении Окуджава создает сильнейший образ влюбленного человека,
неслучайно здесь прослеживается, как уже упоминалось, прямая реминисценция на греческий миф о
Пигмалионе.
Ср.: И
муравья тогда покой покинул,
Все
показалось будничным ему,
И муравей
создал себе богиню…
… И в
день седьмой, в какое-то мгновенье
Она возникла из ночных огней…
«Пигмалион
– в греческой мифологии легендарный царь Кипра. Жил одиноко, избегая женщин
Кипра, торговавших своим телом. В своем
уединении П. сделал из слоновой кости статую прекрасной женщины и влюбился в
нее. Он обратился с мольбой к Афродите, чтобы богиня вдохнула жизнь в статую.
Тронутая такой любовью, Афродита оживила статую…». (15 С. 440.).
Однако эта
легенда теснейшим образом сплетается с основополагающей библейской легендой о
сотворении мира. Книга бытия повествует о сотворении мира (Гл. 1и 2), указывает
на особое место в нем человека. Среди
всех творений Бога он единственный
являет собой образ и подобие Создателя. «И сказал Бог: сотворим человека по
образу нашему (…) И сотворил бог человека по образу Своему, по образу Божию
сотворил его». (Бытие. 1. 27-28).
Эта
близость между тварью и творцом, человеком и господом, была основной
первозданной гармонии мира, которая утратила свою полноту, после грехопадения
Адама и Евы. Так, в книге Премудрости Соломона сказано: «Бог создал человека
для нетления и сделал его образцом вечного бытия Своего, но завистью дьявола
вошла в мир смерть» (Прем. 2. 23-240 (14,
С. 320-321).
Возможно,
именно поэтому поэт говорит печальном противоречии человеческой природы:
Красивые и
мудрые как боги,
И грустные как жители земли.
Два
взаимодополняющих повествования о сотворении мира составляют содержание первой
и второй глав Книги Бытия. Священическое предание рисует картину сотворения
мира из первобытного хаоса («земля же была безвидна и пуста, и тьма над
бездною…» (Бытие 1:2) в течение шести
дней, т.н. Шестиднев «(…) В шестой день
Бог создал скотов, гадов, зверей земных и увенчал свое творение созданием
человека. (…) И совершил Бог к седьмому дню дела Свои…и почил в день седьмой от
дел Своих…» (Бытие 2:2). Более раннее по происхождению повествование добавляет к событиям Шестиднева рассказ о сотворении
человека из праха земного, создании полевых животных и небесных птиц, насажении
сада в Эдеме и создании женщины из ребра мужчины (14, С. 312).
В данном
случае трудно говорить о каком-либо библеизме, ибо здесь мы наблюдаем
трансформацию целой библейской легенды, причем трансформацию с абсолютным
смещением всех акцентов расставленных в Библии. Это сложное переплетение православия
и язычества призвано доказать один единственный факт – перед истинною любовью
расступаются все законы и обычаи, любовь – это явление, во имя которого
Окуджава готов поступиться даже христианскими постулатами.
Воплощением
мировоззрения поэта, его миропонимания, стало стихотворение, которое
называется «Молитва». Как известно в
молитве человек доверял Богу все свои надежды и чаяния, и именно в этом
произведении Окуджавы можно проследить его жизненную позицию.
Пока земля
еще вертится, пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты
каждому, чего у него нет:
Мудрому дай
голову, трусливому дай коня,
Дай
счастливому денег, и не забудь про меня.
Пока земля
еще вертится, Господи – твоя власть!
Дай
рвущемуся к власти навластоваться всласть,
Дай
передышки щедрому, хоть на исходе дня
Каину дай
раскаяние…И не забудь про меня
Я знаю, ты
все умеешь, я верую в мудрость твою,
Как верит
солдат убитый, что он проживет в раю,
Как верит
каждое ухо тихим речам твоим,
Как веруем
и мы сами, не ведая, что творим.
В
анализируемом стихотворении, как впрочем, и положено молитве мы встречаемся с
целой гроздью библеизмов. В самой первой строке, стоит один из основополагающих
христианских символов – свет, как антитеза тьмы, как синоним слова
жизнь.
Далее мы
встречаемся с чередой идиоматических оборотов библейского происхождения, или
точнее околобиблейскими реминисценциями, посредниками которым является обряд христианского богослужения, точнее
молитвы: «Господи – твоя власть, верую в мудрость твою».
И как
положено, в молитве поэт выказывает редкое смирение, прося, прежде всего, за
падших и нуждающихся, а затем уже за себя. Так в данном стихотворении Окуджава,
просит за Каина – библейского первоубийцу, пролившего кровь своего брата
Авеля, который был проклят и осужден Богом на изгнание: «проклят ты от земли,
которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей, когда ты
будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты
будешь изгнанником и скитальцем на земле» (Бытие 4:11-12) (14,с.212).
Но венцом этого
стихотворения является заключительная строка, в которой на мой взгляд и
содержится основной смысл стихотворения: «как веруем и мы сами, не ведая что
творим».
Для того,
чтобы по достоинству оценить всю глубину этого высказывания, обратимся к
значению второй его части «не ведаем, что творим».
Не ведают,
что творят. Произносится с
оттенком осуждения в адрес тех, кто не понимает, к каким последствиям могут
привести его действия.
Евангелист
Лука приводит слова Иисуса Христа, произнесенные им на Голгофе, когда толпа
требовала «Распни его!», насмехалась и надругалась над распятием. Иисус же
говорил: «Отче прости им их прегрешения, ибо не знают, что делают» (Лк.
23:340). В речи закрепился вариант славянской Библии: «Отче! отпусти им, не
ведя бо, что творят!» (14,с. 269).
Таким
образом, этот фразеологический оборот имеет явно отрицательный эмоциональный
оттенок значения. И это в сочетании с фразой «Как веруем и мы сами…». Тем
самым, как бы перечеркивается наличие веры вообще, т.е. в данном случае речь
идет о надуманной вере большинства людей.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Таким
образом, исходя из вышесказанного, можно сделать определенные выводы:
Во-первых, активное использование Б. Окуджавой
библеизмов во время решительной антирелигиозной пропаганды и атеизма общегосударственного
масштаба свидетельствует о жизненной позиции автора.
Во-вторых,
столь частое использование библеизмов свидетельствует об огромной эрудиции
поэта, причем в пользу этого говорят не только библейские аллюзии и
реминисценции, но и ссылки на многие другие авторитетные источники.
В третьих,
в творчестве Окуджавы библеизмы, как правило, получают сложное переосмысление и
трансформацию, которые приводят к приобретению последними глубокого
символического смысла и становятся ярчайшими поэтическими символами барда.
И, наконец,
в-четвертых, наличие библеизмов в творчестве барда свидетельствует о том, что
Вера, религия была одним из основных источников жизненных сил в нелегкой судьбе
поэта. Как уже упоминалось, Вера была одним из жизненных маяков для Б.
Окуджавы. Религия была тем спасительным кругом, который помогал выплывать Булату
Шаловичу в самые тяжелые периоды его жизни.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК:
1.
Шитов Р. Стихи,
что с музыкой слились (Авторская песня в периодической печати). //Библиография.
– 1883. - №2.
2.
Авдеева А. Что-то
слышится родное…//Искусство в школе. – 1997. - №5.
3.
Сухарев Д. Введение в
субъективную бардистику. //Знамя. –2000. - №10.
4.
Ожегов Словарь русского языка. – М.: Русский язык,
1978. – 660с.
5.
Современный словарь иностранных слов. – М.: Русский
язык, 1992.
6.
Верещагин
Е. М. Библейская стихия русского языка. //Русская речь. – 1993. -
№1.
7.
Андреева С. Л. Ассоциативное поле библейской
крылатой единицы. //Фразеология и религия. Тез. реф. ждународного научн. симп.
– Ополе, 16.
8.
Литературный энциклопедический словарь /Под ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаевой. –
М.: Сов. Энциклопедия, 1987.
9.
Шулежкова
С. Г. Искусство как посредник в освоении библейских крылатых
выражений. //Frazeologia
and religia. – Opole, 1996.
10. Андреева С. Л. Канд. диссертация. Библейские
реминисценции как фактор текстообразования.
11. В. П. Берков, В. М. Мокиенко, С. Г. Шулежкова. Большой словарь
крылатых слов русского языка. – М.: Русские словари, Астрель, АСТ, 2000.
12. Фразеологический
словарь русского языка /Под ред. А. Молоткова.
М.: Русский язык, 1987.
13. Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые
слова. – М.: Худ. литература, 1966.
14. Николаюк Н. Библейское слово в нашей речи
/Словарь-справочник. – СПб.: ООО «Светлячок», 1998. – 448с.
15. Мифологический
словарь./ Под ред. Е.М. Мелетинского.
М.: Советская энциклопедия. 1991 г.
16. Краткий справочник
по современному русскому языку. / Под ред. П.А. Леканта. М.: «Высшая
школа»1995 г.).
17. Словарь
аттеиста М.: Правда, 1986.
18. «Душеполезный
собеседник». От ноября 1904 года.
19. Библия. Книга священного писания Ветхого и
Нового Завета. Chicago. 1990 г.
20. Библия:
Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Канонические. С англ. изд.
1909 г. М., 1988
21. Шадрин Н. Л. Перевод фразеологических единиц и сопоставительная стилистика.
Саратов, 1990.
22. Булат Окуджава. Март великодушный. – М.: Советский писатель, 1967.
23. Булат
Окуджава. Посвящается вам. Стихи. -
М.: Советский писатель, 1988.
24. Песни
Булата Окуджавы. Мелодии и тексты. – М.
.